Рим. Восстание италийских подданных

С тех пор как последняя война италиков за независимость закончилась победой над Пирром, т. е. в течение почти 200 лет, главенство Рима в Италии ни разу не было потрясено в своих основаниях, даже в периоды величайшей опасности. Тщетно геройский род Баркидов, тщетно преемники великого Александра и Ахеменидов пытались поднять италийский народ против всемогущего Рима. Италики покорно шли на поля сражений на берегах Гвадалквивира и Медшерды, в Темпейском ущелье и на Сипиле, и ценой крови своей молодежи помогли своим повелителям завоевать три части света. Но их собственное положение полностью изменилось скорей к худшему, чем к лучшему. В материальном отношении они в общем могли не жаловаться. Если мелкие и средние землевладельцы во всей Италии страдали от безрассудных римских хлебных законов, то зато богатели владельцы крупных поместий, а еще больше — сословие купцов и капиталистов, так как в отношении финансовой эксплуатации провинций италики пользовались в сущности такой же защитой властей и такими же привилегиями, как римские граждане. Таким образом, материальные выгоды, связанные с политической гегемонией Рима, в значительной мере распространялись и на италиков. Экономическое и социальное положение Италии вообще не находилось в прямой зависимости от различия политических прав населения. В некоторых, преимущественно союзных областях, как например в Этрурии и Умбрии, свободное крестьянство совершенно исчезло. В других, как например, в долинах Абруццских гор, крестьяне жили еще в сносных условиях и частично даже совсем не пострадали; такие же различия существовали и в ряде округов с населением из римских граждан. Напротив, политический гнет становился все жестче, все тяжелее. Правда, открытое формальное правонарушение не имело места, по крайней мере в главнейших вопросах. Римское правительство в общем уважало свободы общинного самоуправления, закрепленного договорами под именем суверенитета италийских общин; а когда римская партия реформ в начале аграрного движения пыталась отнять у привилегированных союзных общин закрепленные за ними государственные земли, она встретила упорное сопротивление со стороны строго консервативной и умеренной партии, да и сама оппозиция очень скоро отказалась от своего намерения.

Но теми правами, которые принадлежали и должны были принадлежать Риму, как ведущей общине, — высшей военной властью и высшим надзором за всем управлением, — римляне пользовались так, словно союзники были объявлены на положении бесправных подданных. Во II в. до н.э. в Риме неоднократно проводились смягчения чрезмерно строгих римских военных законов, но это распространялось, как видно, исключительно на тех солдат, которые были римскими гражданами. Относительно важнейшего из таких смягчений, отмены смертной казни по приговорам военных судов, это достоверно известно. Нетрудно себе представить, какое впечатление производили подобные факты: видным латинским офицерам по приговорам римского военного суда рубили головы (как во время войны с Югуртой), тогда как последний солдат, если он был римским гражданином, мог в аналогичном случае аппелировать к народному собранию в Риме. В союзных договорах не было установлено, как это следует, в какой пропорции должны привлекаться к военной службе союзники и римские граждане. В старые времена те и другие поставляли в среднем одинаковое количество солдат. Но теперь, хотя численность римских граждан по сравнению с союзниками скорее увеличилась, чем уменьшилась, требования, предъявляемые к союзникам, постепенно несоразмерно возросли так, что на союзников возлагали самую тяжелую и дорого обходившуюся службу, или же стали брать на каждого солдата из римских граждан систематически по два солдата от союзников. Подобно военной власти Рима, был расширен также контроль над местным гражданским управлением; этот контроль, а также высшую административную юрисдикцию, почти неотделимую от функций надзора, Рим всегда удерживал за собой, это было его право по отношению к зависимым италийским общинам. Но с течением времени военная власть и гражданский контроль Рима были расширены в такой мере, что в результате италики оказывались отданными на произвол любого из бесчисленных римских магистратов, и положение их в этом отношении почти не отличалось от положения жителей провинций. В одном из самых значительных союзных городов, Теане Сидицинском, римский консул приказал поставить главу городского управления к позорному столбу и наказать его розгами за то, что когда супруга консула пожелала выкупаться в мужских банях, муниципальные служащие недостаточно быстро выгнали оттуда купавшихся, и бани показались ей недостаточно чистыми. Аналогичные случаи происходили и в Ферентине, тоже принадлежавшем к числу привилегированных городов, и даже в Калах, старой и важнейшей латинской колонии. В латинской колонии Венусии один свободный крестьянин позволил себе насмешку над носилками, в которых находился юный римский дипломат, бывший здесь проездом без официальной должности. Крестьянина схватили, повалили на землю и ремнями от носилок избили до смерти. Об этих случаях упоминается в эпоху восстания во Фрегеллах. Не подлежит сомнению, что подобные беззакония совершались часто и нигде нельзя было добиться действительного удовлетворения. Между тем жизнь и неприкосновенность римского гражданина так или иначе ограждались правом апелляции, нарушение которого редко оставалось безнаказанным. В результате такого обращения с италиками если не совершенно исчез, то во всяком случае должен был ослабеть разлад, тщательно поддерживавшийся мудростью предков между латинами и прочими италийскими общинами. Римские цитадели и те области, которые Рим держал в повиновении с помощью этих цитаделей, находились теперь под одним и тем же гнетом. Латин мог напомнить жителю Пицена, что оба они одинаково находятся «под властлью секиры». Прежних господских приказчиков и подневольное население объединила теперь ненависть к общему господину.

Таким образом италийские союзники из более или менее терпимого зависимого положения попали в самую тяжелую кабалу. Вместе с тем у них была отнята всякая надежда на расширение их прав. Уже со времени покорения Италии доступ в ряды римских граждан был чрезвычайно затруднен: дарование гражданских прав целым общинам было совершенно прекращено, а дарование их отдельным лицам было очень ограничено. Теперь пошли еще дальше в этом направлении. Когда в 126 г. и в 122 г. до н.э. происходила борьба за распространение прав римского гражданства на всю Италию, Рим ограничил даже право переселения италиков: постановлением сената и народа все проживавшие в столице неграждане были изгнаны из Рима. Эта жесткая мера была не только ненавистной, но и опасной, так как нарушала множество частных интересов. Короче говоря, прежде италийские союзники находились по отношению к римлянам на положении опекаемых братьев, это была скорее защита, чем опека, они не были обречены на вечное несовершеннолетие и находились на положении подневольных слуг, с которыми господа обходились милостиво, не отнимая у них надежду на освобождение. Но теперь все италийские союзники оказались примерно в одинаковом подвластном и безнадежном положении, под розгами и секирами своих повелителей. Самое большее — они могли в качестве привилегированных слуг передавать несчастным провинциалам те пинки, которые сами получали от своих господ.

В природе таких раздоров заложено то, что вначале, сдерживаемые чувством национального единства и воспоминаниями о совместно пережитых опасностях, они проявляются мягко и робко. Но постепенно разрыв усиливается, и отношение между властвующими и повинующимися становится отношением голого насилия: первые опираются только на свою силу, вторые повинуются только под влиянием страха.

До восстания и последовавшего за ним разрушения Фрегелл в 125 г. до н.э., которое как бы официально констатировало перемену в характере римского владычества, брожение среди италиков не носило, в сущности говоря, революционного характера. Требования равноправия постепенно выросли из тайных желаний в громко заявляемые просьбы. Но чем определеннее высказывались эти требования, тем решительнее был отказ.

Очень скоро выяснилось, что союзники не могут рассчитывать добиться своего добром. У них должно было явиться желание взять силой то, в чем им отказывали. Но тогдашнее положение Рима не позволяло и помышлять об осуществлении этого желания. Хотя численное соотношение римских граждан и неграждан в Италии невозможно точно определить, но можно считать несомненным, что число римских граждан не очень уступало числу союзников и приблизительно на 400 000 способных носить оружие римских граждан приходилось по меньшей мере 500 000, а вероятнее 600 000 союзников. Пока при таком соотношении сил римский народ был силен своим единством и ему не угрожал опасный враг извне, италийские союзники не могли предпринять совместного выступления; они были раздроблены на множество отдельных городских и сельских общин и связаны с Римом множеством нитей, отношениями общественного и частноправового характера. Правительству не требовалось особой мудрости, чтобы держать в повиновении недовольных подданных, опираясь на сплоченную массу римских граждан, используя весьма значительные ресурсы провинций и восстанавливая одну общину против другой.

Поэтому италики сохраняли спокойствие до тех пор, пока революция не стала расшатывать Рим. Но когда вспыхнула революция, италики приняли участие в борьбе и интригах партий с тем, чтобы с помощью той или другой партии добиться рав-новправия. Они действовали сначала в союзе с народной партией, потом с сенатской, но от обеих добились немногого. Им пришлось убедиться, что лучшие люди обеих партий, аристократы и популяры, признавали обоснованность и справедливость их требований, но были одинаково бессильны убедить большинство среди своих партий в необходимости удовлетворить эти требования. Италики видели, что как только самые даровитые, самые энергичные и чтимые государственные мужи Рима выступали ходатаями за италиков, их тотчас покидали их собственные приверженцы, и роль их кончалась. За 30 лет революции и реставрации неоднократно происходила смена правительства, но как бы ни менялись программы, неизменно царил близорукий эгоизм.

Последние события особенно ясно показали всю тщетность надежд италиков на то, что Рим согласится принять во внимание их претензии. Пока стремления италиков смешивались с требованиями революционной партии и разбивались о неразумное сопротивление народной массы, можно было еще питать надежду на то, что олигархия выступает не столько против самого равноправия по существу, сколько против людей, предлагавших его; можно было думать, что более разумное правительство согласится принять эту меру, не нарушающую интересов олигархии и спасительную для сената. Однако последние годы, когда сенат снова управлял государством с почти неограниченной властью, пролили свет также на намерения и римской олигархии.

Вместо ожидаемых смягчений издан был в 95 г. до н.э. консульский закон, строго запрещавший негражданам присваивать себе права граждан и угрожавший ослушникам судебными преследованиями и карами. Много самых видных и уважаемых личностей, более всех заинтересованных в уравнении прав, были брошены этим законом из рядов римлян обратно в ряды италиков. По своей формально-юридической неоспоримости и политическому безумию этот закон стоит на одном уровне с знаменитым парламентским актом, положившим начало отделению Северной Америки от метрополии. Подобно этому акту закон Лициния — Муция явился ближайшей причиной гражданской войны. А между тем авторами этого закона были не заядлые и неисправимые оптиматы, а такие люди, как Квинт Сцевола и Луций Красс. Это являлось тем печальнее, что Сцевола, умный и всеми уважаемый человек, был, как, впрочем, и Джордж Гренвиль, по призванию юристом, а по воле судьбы государственным деятел’ем; вследствие своей столь же почтенной, сколь вредной привязанности к букве закона, он явился главным виновником войны, вспыхнувшей сначала между сенатом и всадниками, а затем между римлянами и италиками. Оратор Луций Красс был другом и союзником Друза и вообще одним из самых умеренных и проницательных оптиматов.

В разгар сильного брожения, вызванного во всей Италии этим законом и многочисленными процессами, возникшими на его почве, у италиков снова явилась надежда в лице Марка Друза. Случилось то, что казалось почти невозможным: консерватор усвоил реформаторские идеи Гракхов и выступил бойцом за равноправие италиков. Видный аристократ решился одновременно эмансипировать и италиков от Сицилийского пролива до Альп, и правительство. Он готов был отдать на выполнение этих возвышенных планов всю свою испытанную энергию. Нельзя установить, действительно ли Друз, как утверждали, стал во главе тайного общества, нити которого расходились по всей Италии и члены которого клятвенно обязывались стоять за Друза и за общее дело. Но если он и не принимал участия в таких опасных предприятиях, действительно недопустимых для римского должностного лица, дело, несомненно, не ограничивалось общими обещаниями. Несомненно, от имени Друза были установлены рискованные связи даже без его согласия и против его воли. Италики ликовали, когда Друз провел свои первые законы с согласия большинства сената. С еще большим восторгом все, общины Италии встретили потом известие о выздоровлении трибуна, внезапно тяжело заболевшего. Но когда обнаружились дальнейшие намерения Друза, все изменилось. Друз не мог осмелиться внести свой главный закон, он был вынужден отсрочить его, колебаться и вскоре отступить. Италики узнали, что большинство сената становится ненадежным и грозит покинуть своего вождя. Быстро пронеслись по италийским общинам известия о последних событиях: проведенный уже закон отменен, капиталисты царят наглее, чем когда-либо, на трибуна совершено покушение, он погиб от руки убийцы (осень 91 г. до н.э.).

Со смертью Марка Друза италики потеряли последнюю надежду добиться путем соглашения принятия их в число римских граждан. Если и этот консервативный и энергичный человек при благоприятнейших условиях не мог склонить к этому свою собственную партию, то, значит, вообще невозможно добиться этого добром. Италикам приходилось выбирать одно из двух: покориться и терпеть или же еще раз возобновить по мере возможности объединенными силами попытку, которая за 35 лет до этого была подавлена в самом зародыше разрушением Фрегелл, взяться за оружие, уничтожить Рим и завладеть его наследством, или же заставить Рим признать равноправие италиков. Разумеется, на второй путь можно было решиться лишь с отчаянья. При сложившихся условиях восстание отдельных городских общин против римского правительства казалось еще более безнадежным, чем восстание североамериканских колоний против метрополии. По всей видимости, римское правительство при некоторой бдительности и энергии могло покончить с этим восстанием так же, как с первым. Но, с другой стороны, как сидеть сложа руки и молча все терпеть? На это тоже можно было решиться, лишь предавшись отчаянию. Если римляне прежде притесняли италиков без всякого к тому повода, то чего могли ожидать италики теперь, когда виднейшие деятели во всех италийских городах находились или якобы находились — по своим последствиям это было почти одно и то же — в сговоре с Друзом, сговоре, который был направлен именно против победившей теперь партии и мог рассматриваться, как государственная измена? Всем тем, кто действительно принимал участие в этом тайном союзе, и даже тем, кто мог быть только заподозрен в таком участии, не оставалось иного выбора, как начать войну или же покорно подставить шею под топор палача. К тому же момент был еще сравнительно благоприятен для повсеместного восстания во всей Италии. У нас нет точных данных, в какой мере римляне успели уничтожить большие италийские союзы. Но не лишено вероятия, что в то время союзы марсов, пелигнов, быть может, даже самнитов и луканов, еще существовали в своем старом виде, хотя и утратили политическое значение; частично эти союзы, вероятно, ограничивались совместным устройством празднеств и жертвоприношений. Так или иначе эти союзы могли служить опорой для начинавшегося восстания. Но кто знает, не побудит ли это римлян поскорее покончить и с этими союзами? Кроме того тайный союз, который якобы возглавлялся Друзом, потерял в его лице своего действительного или ожидаемого вождя, но не перестал существовать и мог служить важной основой для политической организации восстания. Что касается военной организации восстания, то ей шло на пользу то, что каждый союзный город располагал своей собственной армией и испытанными в боях солдатами. С другой стороны, в Риме не приняли серьезных мер предосторожности. Знали, что в Италии волнения, что союзные города энергично сносятся между собой; это бросалось в глаза. Но вместо того, чтобы немедленно призвать граждан к оружию, правящая коллегия ограничилась тем, что по традиционной формуле призвала должностных лиц республики к бдительности и разослала шпионов, чтобы получить более точные сведения. Рим в такой мере оставался беззащитным, что один энергичный марсийский офицер, Квинт Помпедий Силон, один из ближайших друзей Друза, составил, как утверждали, план, согласно которому он пробрался бы внутрь города с отрядом надежных людей, вооруженных спрятанными под ожедой мечами, и врасплох овладел Римом. Итак, италики готовили восстание, заключали договоры, энергично вооружались втайне, до тех пор, пока восстание, как обычно не вспыхнуло благодаря случаю раньше, чем желали его руководители.

Римский претор Гай Сервилий, облеченный проконсульской властью, узнав от своих шпионов, что город Аскул (Асколи) в Абруццах отправляет соседним городам заложников, отправился туда со своим легатом Фонтеем и небольшой свитой и обратился к жителям, собравшимся в театре на большое представление, с громовой речью и угрозами. Знакомый вид секир и угрозы претора были искрой, которая воспламенила веками накопившуюся ненависть. Толпа тут же в театре растерзала римских магистратов, а затем, словно для того, чтобы неслыханным злодеянием отрезать всякий путь к примирению, местные власти приказали запереть городские ворота, и все находившиеся в Аскуле римляне были перебиты, а имущество их разграблено.

Восстание распространилось по полуострову с быстротой степного пожара. Впереди шел храбрый и многочисленный народ марсов, действовавший заодно с мелкими, но энергичными абруццскими союзами: пелигнами, марруцинами, френтанами и вестинами. Душой движения был храбрый и умный Квинт Силон, о котором уже упоминалось выше. Марсы прежде всех формально порвали с Римом; поэтому эту войну впоследствии стали называть марсийской. Их примеру последовали самнитские общины, а затем и все прочие италийские общины — от Лириса и Абруцц до Апулии и Калабрии. Таким образом вскоре вся средняя и южная Италия поднялась против Рима.

Этруски и умбры держали сторону Рима; они уже прежде выступали на стороне всадников против Друза. Храктерно, что у них уже с давних пор была всесильна земельная и денежная аристократия, а среднее сословие совершенно исчезло, тогда как в Абруццах и вокруг них крестьянство сохранилось лучше, чем во всей прочей Италии. Восстание было, таким образом, в основном делом крестьянства и среднего сословия, тогда как муниципальная аристократия и теперь еще продолжала держать сторону Рима. Отсюда понятно, почему отдельные общины в восставших округах, а в восставших общинах меньшинство, стояли за союз с Римом. Так, например, вестинский город Пинна остался верным Риму и выдержал тяжелую осаду; в области гирпинов образован был отряд сторонников Рима под начальством Минатия Магия из Эклана, поддерживавший военные операции римских войск в Кампании. Наконец, Риму оставались верны, находившиеся в лучшем положении союзные города в Кампании, Нола и Нуцерия, и греческие приморские города Неаполь и Регий, а также если не все, то большинство латинских колоний, как, например, Альба и Эзерния.

В общем, как и во время войны с Ганнибалом, латинские и греческие города остались на стороне Рима, а сабелльские примкнули к восставшим. Предки римлян основали свое владычество в Италии на выделении привилегированной аристократии; искусно разделяя италийское население по степеням зависимости, римляне держали одни общины в повиновении с помощью других, более привилегированных, а в каждой общине властвовали с помощью муниципальной аристократии. Лишь теперь, при никуда не годном управлении олигархии, вполне выявилось, как прочно государственные мужи III и II вв. до н.э. строили свое здание. Здание это выдержало уже не одно сотрясение, оно устояло и теперь против бури. Впрочем, если привилегированные города не отпали сразу от Рима при первом, же толчке, это еще не значило, что они останутся, как во время войны с Ганнибалом, преданными Риму и впредь, после тяжелых поражений. Решительного испытания еще не последовало.

Итак, была пролита кровь, и Италия разделилась на два больших военных лагеря. Правда, как мы видели, это еще далеко не было всеобщим восстанием италийских союзников. Но восстание уже приняло такие размеры, которых, быть может, не ожидали сами вожди. Поэтому со стороны восставших не было заносчивостью, когда они предложили римлянам приемлемое соглашение. Они отправили послов в Рим и предложили сложить оружие при условии приема их в число римских граждан.

Это предложение было отвергнуто. Дух солидарности, так долго отсутствовавший в Риме, казалось, внезапно воскрес теперь с тем, чтобы с упрямой ограниченностью воспротивиться справедливым требованиям подданных, которые опирались теперь также на значительные военные силы.

Ближайшим последствием восстания италиков также как и после поражений правительственной политики в Африке и Галлии была волна процессов. Всадническая аристократия расправлялась таким путем с теми лицами из правительственной партии, которых — основательно или нет — считали ближайшими виновниками катастрофы. По предложению трибуна Квинта Вария, была учреждена особая комиссия по делам о государстенной измене, несмотря на сопротивление оптиматов и интерцессию со стороны других трибунов. Разумеется, комиссия состояла из членов сословия всадников; это сословие боролось за предложение Вария, причем открыто прибегало к силе. Комиссия должна была расследовать заговор, затеянный Друзрм и широко распространенный в Италии, а также в Риме; восстание якобы выросло из этого заговора, а поэтому участие в последнем теперь, когда половина Италии взялась за оружие, являлось в глазах озлобленных и испуганных римлян несомненной государственной изменой. Приговоры комиссии сильно опустошили ряды тех сенаторов, которые склонялись к соглашению. В числе других видных лиц был отправлен в изгнание близкий друг Друза, молодой и талантливый Гай Котта, а престарелый Марк Скавр с трудом избежал той же участи. Недоверие и подозрительность по отношению к сенаторам, сочувствовавшим реформам Друза, зашли так далеко, что вскоре затем консул Луп писал из армии сенату, будто оптиматы в его лагере поддерживают постоянные сношения с неприятелем. Однако показания пойманных марсийских лазутчиков выявили всю неосновательность этого подозрения. В этом смысле царь Митридат правильно утверждал, что партийные распри раздирают римское государство сильнее, чем сама союзническая война.

Однако на первых порах восстание и террор комиссии по делам о государственной измене восстановили по крайней мере видимость единодушия и силы римлян. Партийные распри умолкли. Выдающиеся офицеры всех партий — демократы, как Гай Марий, аристократы, как Луций Сулла, друзья Друза, как Публий Сульпйций Руф, предоставили себя в распоряжение правительства. Раздачи хлеба были сильно ограничены; это произошло, кажется, именно в это время, согласно постановлению народа, в целях экономии государственных средств для военных нужд. Это было тем более необходимо, что при угрожающей позиции царя Митридата провинция Азия могла в любую минуту оказаться во власти неприятеля, и римская казна лишилась бы одного из главных источников своих доходов. По постановлению сената, все суды, за исключением комиссии по делам о государственной измене, временно приостановили свою деятельность. Деловая жизнь замерла, все заботы направлены были исключительно на набор солдат и производство оружия.

Пока Рим собирал таким образом силы для предстоящей тяжелой борьбы, повстанцам надо было разрешить более трудную задачу: построить во время войны свою политическую организацию. «Противо-Римом», или городом «Италия», был избран город Корфиний в прекрасной равнине у берегов реки Пескары. Он лежал в области пелигнов среди марсийских,.самнитских, марруцинских и вестинских земель, т. е. в самом сердце восставших областей. Право гражданства Корфиния было распространено на все восставшие общины; в городе были отведены соответственной величины места для форума и сенатской курии. Сенату из 500 членов поручено было выработать конституцию и организовать военное руководство. По его приказу граждане избрали из лиц сенаторского звания двух консулов и 12 преторов, которым было передано, по примеру двух консулов и 6 преторов в Риме, высшее управление в военное и мирное время. Латинский язык, бывший уже в то время во всеобщем употреблении у марсов и пиценов, остался официальным языком, но наряду с ним и на равных правах был поставлен самнитский язык, преобладавший, в южной Италии. Надписи на серебряных монетах делались то на одном, то на другом языке. Новое италийское государство чеканило монеты от своего имени, но по римскому образцу и римской пробы; таким образом оно присвоило себе также монетную регалию, которая уже в течение 200 лет принадлежала Риму. Из этих мероприятий явствует, что, — как впрочем, и само собой понятно, — италики ставили себе целью уже не добиваться уравнения в правах с Римом, а уничтожить или покорить Рим и основать новое государство. Но эти же мероприятия говорят также, что новая италийская конституция была лишь сколком, точной копией с римской или — что одно и то же — обе конституции повторяли те учреждения, которые с незапамятных времен существовали у италийских народов: вместо государственного устройства городское устройство с исконными народными собраниями, столь же громоздкими и ничтожными, как римские комиции, с правящей коллегией, заключавшей в себе такие же элементы олигархии, как и римский сенат, с исполнительной властью, разделенной между множеством соперничающих между собой высших должностных лиц. Римскому образцу подражали вплоть до мельчайших деталей.

Так, например, у италиков главнокомандующий, одержавший победу, тоже получал право заменить свой титул консула или претора титулом императора. Изменились только некоторые названия: так, например, на монетах повстанцев было изображено то же божество, что на римских, но слово «Roma» заменялось словом «Italia». Новый Рим повстанцев отличался от первоначального — не в свою пользу — только тем, что старый Рим все же имел за собой эволюцию города и, находясь теперь в неестественном промежуточном положении между городом и государством, по крайней мере дошел до этого состояния путем естественного развития. Напротив, новая «Italia» была не чем иным, как местом съездов повстанцев, а право гражданства этой новой столицы, предоставленное всем жителям полуострова, было чистой юридической фикцией. Но характерно следующее: хотя внезапное слияние целого ряда отдельных общин в одно новое политическое целое наводило на мысль о представительной форме правления в современном смысле, мы не находим даже намека на эту форму правления. Мы видим даже противоположное: городское управление воспроизводится здесь в еще более бессмысленных формах, чем до сих пор. Пожалуй, ничто не показывает ярче, чем это, что по античным понятиям свободные учреждения неразрывно связаны с личным участием суверенного народа в исконных народных собраниях, т. е. с городом. Великая основная идея современного республиканского и конституционного государства, идея представительного собрания, воплощающего в себе суверенитет народа, идея, без которой немыслимо свободное государство, принадлежит исключительно нашему времени. Даже италийские государства ни разу не перешагнули за эти пределы ни в Риме, ни в «Italia», хотя они приближаются к свободному государству нового времени своими сенатами, носящими в известной мере характер представительства, и отодвижением комиций на задний план.

Итак, уже через несколько месяцев после смерти Друза, зимой 91/90 г. до н.э., началась борьба сабелльского быка и римской волчицы; так эта борьба изображена на одной из монет повстанцев. Обе стороны деятельно готовились к войне. В «Italia» были собраны большие запасы оружия, продовольствия и денег; Рим свозил запасы из всех провинций, особенно из Сицилии, и на всякий случай привел в состояние обороны городские стены, давно находившиеся в пренебрежении. Боевые силы обеих сторон были более или менее равны. Пробелы в италийских контингентах римляне восполнили усиленным набором из римских граждан и из почти совершенно романизованных уже жителей кельтских областей по эту сторону Альп (в одной кампанской армии их служило 10000 чел.), отчасти вспомогательными войсками из нумидийцев и других народов за пределами Италии. С помощью греческих и малоазийских свободных городов римляне собрали военный флот. С обеих сторон, не считая гарнизонов, было мобилизовано до 100000 солдат, причем италийцы нисколько не уступали римлянам в доблести, в военном искусстве и в вооружении.

Военные действия очень затруднялись как для восставших, так и для римлян тем, что восстание простиралось на очень большую территорию, причем на последней было разбросано много крепостей, стоявших на стороне Рима. Повстанцам приходилось вести осаду крепостей, что раздробляло их силы и отнимало у них много времени, и в то же время защищать длинную линию границы. С другой стороны, и римялне должны были вести борьбу одновременно со всеми восставшими областями, которые нигде не концентрировали своих сил. В военном отношении территория восстания распадалась на две части. Северная половина ее, простиравшаяся от Пицена и Абруцц до северной границы Кампании, охватывала население, говорившее на латинском языке. Здесь военными действиями руководили на стороне восставших марсов Квинт Силон, а на стороне римлян Публий Рутилий Луп, оба в должности консулов. В южной половине, включавшей Кампанию, Самний и вообще области сабелльского языка, войсками повстанцев командовал в качестве консула самнит Гай Папий Мутил, а войсками римлян — консул Луций Юлий Цезарь. При италийском главнокомандующем состояло шесть, при римском пять военачальников; каждый из них руководил обороной и нападением в определенном районе. Консульским армиям предоставлено было больше свободы действий, они должны были стараться нанести противнику решительный удар. Виднейшие римские офицеры, как, например, Гай Марий, Квинт Катул и два консуляра, испытанные в испанской войне, Тит Дидий и Публий Красс, отдали себя в распоряжение консулов для замещения упомянутых постов. Италики не могли противопоставить им столь же знаменитые имена, но ход борьбы доказал, что их полководцы нисколько не уступали римлянам.

В этой совершенно децентрализованной войне инициатива наступления в общем принадлежала римлянам. Но и здесь не было проявлено энергичной инициативы. Замечательно следующее: римляне не концентрировали своих войск для нападения на повстанцев с превосходными силами, а повстанцы не делали попыток вторгнуться в Лаций и ударить на вражескую столицу. Впрочем, мы слишком мало знаем об условиях, в которых находились обе стороны, чтобы судить о том, возможно ли было действовать иначе и как именно, и в какой мере этот недостаток единства в военном руководстве объяснялся вялостью римского правительства и слабой связью между восставшими общинами. Понятно, что при таком способе ведения войны бывали поражения и победы, но воюющие стороны очень долго не могли добиться окончательного решения. Понятно также, что наши крайне отрывочные источники не дают возможности составить себе наглядное представление об этой войне; она свелась к ряду сражений между отдельными одновременно действовавшими отрядами, причем действовали они то разрозненно, то сообща.

Первым делом, конечно, были атакованы крепости, расположенные на территории восстания и оставшиеся верными Риму. Население их поспешило запереть ворота крепостей, предварительно перевезя сюда ту свою движимость, которая находилась за чертой города.

Силон напал на цитадель марсов, укрепленный город Альбу, а Мутил — на латинский город Эзернию в центре Самния. Оба они встретили самое решительное сопротивление. Подобные же бои, вероятно, велись на севере за Фирм, Атрию, Пинну и на юге за Луцерию, Беневент, Нолу, Пестум. Эти бои, вероятно, велись еще до появления римских войск у границы восставших областей, а также после этого.

Южная римская армия под начальством Цезаря собралась весной 90 г. до н.э. в Кампании, большая часть которой оставалась еще верной Риму. Армия оставила гарнизоны в Капуе, с ее столь важными для римской казны государственными землями, а также в важнейших союзных городах, затем она пыталась перейти в наступление и прийти на помощь более мелким отрядам Марка Марцелла и Публия Красса, высланным вперед в Самний и область луканов. Но самниты и марсы под начальством Публия Веттия Скатона отразили армию Цезаря и причинили ей большие потери. Тогда крупный город Венафр перешел на сторону повстанцев и выдал им весь римский гарнизон. Отпадение этого города, лежащего на дороге из Кампании в Самний, отрезало крепость Эзернию; неприятель осаждал ее очень энергично, и отныне она могла рассчитывать только на мужество и выдержку своих защитников и их начальника Марцелла. Минутное облегчение доставил эзернинцам маневр Суллы, выполненный им с той же отвагой и хитростью, как несколько лет назад его поход к Бокху.

Однако жестокий голод вынудил защитников Эзернии после упорного сопротивления капитулировать в конце года. В Лукании Публий Красс был разбит Марком Лампонием и вынужден был запереться в Грументе, который сдался после долгой и упорной осады. Апулию и южные области и без того пришлось предоставить их собственным силам.

Восстание разрасталось. Мутил во главе самнитской армии проник в Кампанию, и граждане Нолы сдали ему город и выдали римский гарнизон. Начальник гарнизона был по приказанию Мутила казнен, а солдаты зачислены в армию победителя.

За единственным исключением Нуцерин, которая упорно держала сторону Рима, вся Кампания до Везувия была потеряна римлянами. Салерн, Стабии, Помпеи, Геркуланум примкнули к восстанию. Мутил смог проникнуть на территорию к северу от Везувия и во главе своей самнитско-луканской армии осадил Ацерры. Нумидийцы, которых было очень много в армии Цезаря, стали толпами переходить к Мутилу, вернее, к Оксинте, сыну Югурты, который попал в руки самнитов при сдаче Венусии и появился теперь среди них в царском пурпурном одеянии. Цезарю пришлось немедленно отправить весь африканский отряд обратно на родину. Мутил отважился даже напасть на римский лагерь, но был отбит; римская конница атаковала отступавших самнитов, причем они потеряли около 6000 человек убитыми. Это был первый значительный успех римлян в этой войне. Армия провозгласила своего полководца императором, а жители Рима, сильно упавшие духом, теперь воспрянули. Впрочем, вскоре после этого при переправе через какую-то реку победоносная армия была атакована Марией Эгнатием, который нанес ей решительное поражение. Разбитая армия должна была отступить в Теан для перегруппировки. Однако энергичному консулу удалось еще до наступления зимы восстановить боеспособность своей армии и снова занять прежнюю позицию под сте

12.01Вильгельм Оранский. Последние годы жизни

12.01Вильгельм Оранский. Борьба за единство Нидерландов

09.01Вильгельм Оранский в 1567 - 1576 гг.

04.09Вильгельм Оранский. Вождь оппозиции

04.09Вильгельм Оранский. Начало политической деятельности