Чингисхан. Окончание похода в Среднюю Азию

Пока происходил набег в Южную Россию, в главной армии Чингис-хана военные события развивались в намеченном духе постепенного покорения обширных владений Хорезмшаха с севера на юг. В то же время монгольский император принимал меры для восстановления мирной жизни в завоеванных краях. Осенью 1220 г. он подошел с армией к Термезу, который и взял штурмом. Подготовка к этому штурму была произведена методически с помощью катапульт, под прикрытием снарядов которых штурмующие колонны подведены к крепостным стенам. Катапультами же было произведено предварительно засыпание рва мешками с землей. (В других случаях, при отсутствии или недостатке катапульт, эта опасная операция производилась руками пленных.)

Зиму 1220/21 г. Чингис-хан провел на удобной для зимовки армии местности к югу от Самарканда, откуда еще поздней осенью отправил сильный отряд под начальством трех царевичей и Боорчу-нойона для овладения цветущим Хорезмским (ныне Хивинским) оазисом, чтобы не оставлять у себя на фланге эту удобную для вражеских предприятий базу. После продолжительной осады г. Хорезм (Гургандж, ныне Ургенч) был взят. Во время осады его монголы с целью затопления города произвели огромные работы для отвода Амударьи в другое русло. Затопление не удалось, но географическая карта бассейна нижней Амударьи понесла изменения, которые впоследствии ставили в тупик ученых-географов. Взятие Хорезма, как и других городов, попавших в руки монголов посте сильного сопротивления, сопровождалось страшным кровопролитием.

Во время осады Хорезма отношения между старшими сыновьями Чингис-хана - Джучи и Чагатаем - настолько обострились, что грозили перейти в открытую борьбу, разумеется с крайним ущербом для успеха порученного им дела и для поддержания дисциплины в войсках осадного корпуса. Узнав об этом, Чингис-хан назначил своего третьего сына, Угэдэя главным начальником осады, подчинив ему старших братьев, к крайнему неудовольствию последних. Тем не менее обладавший большим умом и тонким тактом Угэдэй сумел помирить братьев, успокоить их самолюбие и восстановить дисциплину. После этого Хорезм был взят штурмом.

Переправившись весною 1221 г. через Амударью, Чингисхан занял Балх и подошел к Талькану; царевич Тулуй послан на Хорасан для завоевания этой области.

Несмотря на все одержанные до тех пор успехи, Монгольский Самодержец отлично сознавал, что борьба еще далеко не окончена. Даже смерть Мухаммеда делу не помогла, так как заместивший его сын Джелал ад-Дин обладал энергией и решительностью в гораздо большей степени, чем покойный султан. Мусульманский мир, считая Чингис-хана "Бичом Божьим" и исчадием ада, деятельно вооружался против него и мог выставить еще многие сотни тысяч воинов, в то время как монгольская армия сильно таяла от неизбежных потерь на войне. Лучшие из орхонов отсутствовали: Джэбэ и Субутай - в дальнем набеге, Мухали - в Китае, Тилик и Тучагар убиты в сражениях. Чингис-хан чувствовал потребность в советах своего любимца Субутая и послал ему приказ о прибытии в ставку. Субутай явился в Балх и, проведя несколько дней с ханом, вернулся к своему отряду, проскакав в общей сложности несколько тысяч верст.

Против Джелал ад-Дина, формировавшего армию в Газни (Афганистан), Чингис-хан отрядил своего названого брата, воеводу Шиги-Кутуку, но тот потерпел от своего храброго противника у г. Бамиана поражение, явившееся первой крупной неудачей монголов в эту войну. Шиги-Кутуку с остатками своего отряда возвратился к своему повелителю, который с полным спокойствием принял известие о поражении, ничем не выразив своего неудовольствия побежденному вождю. По этому поводу он высказал лишь следующую глубокую истину:

"Шиги-Кутуку знал только победы, поэтому ему полезно испытать горечь поражения, чтобы тем горячее стремиться в будущем к победе".

Впоследствии, проезжая вместе с Шиги-Кутуку по полю неудачного для монголов боя и расспросив его о подробностях дела, он указал ему на ошибку в его распоряжениях, сводившуюся к неправильной оценке местности, которая была кочковатая, мешавшая маневрам конницы в бою.

В своем неудачном сражении с Джелал ад-Дином Шиги-Кутуку уступал ему числом войск более чем вдвое (30 тысяч против 70). Интересен употребленный им прием для введения противника в заблуждение относительно силы своего отряда. Он приказал наделать из соломы чучел, одеть их в запасную одежду и привязать в виде всадников на спины заводных лошадей. Окружавшие Джелал ад-Дина военачальники чуть было не поддались этому обману и советовали молодому султану отступить, но он не внял этим советам и одержал победу.

Чингис-хан, который во время неудачной операции Шиги-Кутуку был связан осадой Талькана, вскоре после Бамианского боя овладел крепким городом и мог сам с главными силами выступить против Джелал ад-Дина; тыл его обеспечивался отрядом Тулуя в Хорасане. На берегах Инда произошел в 1221 г. решительный бой, в котором мусульмане, несмотря на чудеса храбрости, показанные их султаном, и на численное превосходство, понесли тяжкое поражение, сломившее вконец их способность к сопротивлению.

Этой победой монголы были обязаны искусной стратегии Чингис-хана. Одна из его колонн была еще издалека направлена в обход левого фланга Джелал ад-Дина и притом по такой гористой местности, которую противник считал непроходимой. При прохождении ее монголами многие из них, действительно погибли в диких горных ущельях и глубоких пропастях, но задача была выполнена, и в исходе сражения не могло быть сомнения. Тем не менее мусульманские войска продолжали оказывать на фронте отчаянное сопротивление. Чтобы окончательно сломить его, Чингис-хану, лично руководившему боем, пришлось в решительный момент бросить в сечу свою отборную "тысячу багадуров", которая и решила победу. Джелал ад-Дину, который сам с группой уцелевших храбрецов, в том числе и знаменитым героем Ходжента - Тимур-Маликом, прикрывал отход своих войск за Инд, не оставалось другого выхода, как броситься в реку для переправы вплавь, что ему и удалось. Чингис-хан, который ценил и уважал доблесть и у своих врагов, тут же указал своим сыновьям на молодого султана как на достойный подражания образец.

К этому же времени было покончено и с Хорасаном, где Тулуй в короткое время овладел тремя вражескими твердынями: Мервом, Нишапуром и Гератом.

Как раз в это время, когда Чингис-хан закончил успешно войну, прогнав Джелал ад-Дина в Индию, приехал к нему в походную ставку из Шаньдуна (на берегу Желтого моря) через Пекин и Монголию за 10 000 ли приглашенный ханом знаменитый даосский монах, престарелый Чан Чунь, с целой свитой своих учеников, последователей учения "дао", занимавшихся, между прочим, "алхимией" и "отыскиванием философского камня". Чингис-хан его тогда спросил, есть ли средство для бессмертия. Монах ответил, что такого средства нет, а есть способы для продления жизни. Чингис-хан не имел гордыни других завоевателей, он в походной обстановке возил с собой ученого мужа, вечерами через переводчика брал советы для духовного совершенствования вместе с некоторыми своими сподвижниками и, не будучи грамотным, велел своим секретарям записывать советы учителя, который, возможно, в душе лелеял мысль распространения учения дао через Чингис-хана, повелителя столь обширной Империи.

Чтобы дать понятие об осадных средствах монголов, приводим следующие, заимствованные у М. И. Иванина цифры, показывающие количество машин, введенных ими в дело при осаде Нишапура: 3 000 баллист (машины для прицельного действия метали преимущественно большие стрелы), 300 катапульт (машины навесного действия), 700 машин для метания горшков с зажженной нефтью. Для штурма было заготовлено: 4 000 лестниц и 2 500 вьюков камня (для засыпки крепостного рва).

Почти каждый город приходилось брать после отчаянного сопротивления, почему все эти победы монголов сопровождались избиениями людей десятками и сотнями тысяч, т.е. в масштабе, приближающемся к гекатомбам последней европейской войны. Такова была система Чингис-хана.

"Я запрещаю вам, - объявил он своим воеводам, - выказывать милосердие к моим врагам без особого на то с моей стороны распоряжения. Только суровость удерживает таких людей в повиновении. Когда враг завоеван, это еще не значит, что покорен, и он будет всегда ненавидеть своего нового властелина". Он не прибегал к таким жестоким мерам ни в степях Монголии, ни, в такой крайней степени, в Китае. Здесь, в мире ислама, он показал себя истинным Бичом. Он жестоко упрекал Тулуя за пощаду, данную населению Герата, за исключением перебитых 10 000 приверженцев султана Джелал ад-Дина. И в самом деле, Герат впоследствии восстал против монгольского ига, умертвив поставленного ханом губернатора.

Говоря о жестокостях монголов, европейцам следовало бы постараться понять их психологию, так как понятие "жестокость" в Европе и Азии имеет, по-видимому, разное значение. Так, монголу кажется бессмысленной и ненужной жестокость в Европе, выражавшаяся в форме костров инквизиции и "крестовых походов", потому что монголы - приверженцы абсолютной свободы совести. На воинственность характера народа влияет род его повседневных занятий. Из монгола-охотника только и мог создаться монгол-завоеватель. С малых лет занимаясь охотой на зверя с луком и борзыми и на птиц с соколами, он развил в себе страсть к ней, приучил себя к преодолению препятствий, к достижению цели путем выдержки и знания природы. Чем больше он на охоте убьет крупных зверей, тем больше у него проявляется радость победы; эта радость по поводу своей победы над зверем у монгола-охотника, у монгола-воина переходит в торжество при виде победы над врагом-человеком. Раз вкусивши эту сладость победы, монгол-охотник или монгол-воин всеми фибрами своей души, всем напряжением своих упругих мускулов стремится к большим победам, к большим радостям.

Как его борзые, впервые вкусившие крови травленного ими зверя, становятся злобными на зверя, без чего не могут считаться хорошо натасканными для охоты, так у монгола, как природного воина с девственными, ничем не прикрытыми чувствами, есть злобность, которая при победе требует удовлетворения, без чего нет стимула, нет пафоса победы. Чингис-хан, как сын своего народа, с этой точки зрения понятен, и его жестокость простительна, тем более что она, как видно из вышеприведенных слов его, входила у него в систему ведения войны. Мы видим у него неистовую волю к победе и жизни. Для него на первом плане - сила, следовательно - военное дело.

Для характеристики его может служить следующий дошедший до нас разговор, который он вел со своими сподвижниками. Однажды он спросил Боорчу-нойона, в чем тот видит высшее наслаждение человека. Боорчу ответил, что высшим удовольствием он считает охоту, когда можно ехать весною верхом на хорошем коне, держа на руке ловчего сокола. Чингис спросил затем Борогула и других полководцев; все они дали ответы, приблизительно схожие с ответом Боорчу.

- Нет, - сказал тогда Чингис-хан, - наслаждение и блаженство человека состоит в том, чтобы подавить возмутившегося, победить врага, вырвать его с корнем, гнать побежденных перед собой, отнять у них то, чем они владели, видеть в слезах лица тех, которые им дороги, ездить на их приятно идущих жирных конях, сжимать в объятиях их дочерей и жен...

Эти знаменательные слова показывают, что привлекало в жизни Чингис-хана. Его больше удовлетворяли результаты победы; его манили не удалые забавы, "потехи богатырские", не слава, даже не власть, а обладание плодами победы над врагами, когда удовлетворяется жажда мести и обретаются новые блага жизни. Чингис-хан является перед нами воплощенным идеалом степного воителя с его хищническими, практическими инстинктами, которые своей огромной силой воли он умел сдерживать и которыми он умел управлять, чтобы добиться высших результатов, в чем нас убеждают многие случаи из его жизни. При этом он вовсе не практиковал жестокость ради жестокости и в приказах запрещал бесцельные избиения мирного населения. За нарушение этого приказа во время войны в Персии один из лучших его воевод, Тучагар, подвергся, как выше упоминалось, строгому наказанию. Население добровольно сдававшихся городов обыкновенно щадилось и только облагалось умеренной данью. Крупные контрибуции взыскивались лишь с богачей. Духовенство освобождалось от каких бы то ни было налогов и натуральных повинностей. Напротив, население городов, оказывавших монголам сопротивление, обыкновенно избивалось поголовно, за исключением женщин и детей, а также художников, ремесленников и вообще людей, обладавших техническими познаниями, которые могли быть полезны монгольскому войску.

"Трудно представить себе, - пишет арабский историк Ибн ал-Асир, - тот панический ужас, который овладел тогда всеми сердцами. Рассказывают, что однажды один монгол ворвался в большое селение и стал избивать жителей его, не встречая ни в ком попытки к сопротивлению; в другой раз безоружный монгол приказал своему пленнику лечь на землю, пока он не принесет свое оружие и тот повиновался этому приказанию, хотя он знал, что оружие, понадобилось монголу лишь для того, чтобы отсечь ему голову".

Таким террором Чингис-хан создавал возможность, расходуя лишь ничтожные силы, удерживать в повиновении миллионы покоренного населения, а также подготовлял психологическую почву для дальнейших завоеваний и будущих войн. "Как перед лесным пожаром бежит впереди удушающий дым, так и перед наступающей монгольской конницей далеко вперед стелется удушающий, обессиливающий страх, дававший всегда плодотворные результаты".

Равным образом террор, как мы видели со слов самого Чингис-хана, применялся с беспощадной строгостью к населению восставших городов и областей в тыловой зоне, так как без этого нельзя бы было обеспечить спокойствие в тылу армии, слишком малочисленной для возможности выделения крупных гарнизонов в завоеванные города. Такой образ действий вызывался "военной необходимостью", которую европейцы, производя разрушения и практикуя жестокости в еще более грандиозных размерах, чем Чингис-хан, не располагавший совершенными орудиями разрушения и уничтожения, почему-то склонны считать своей монополией, отказывая другим в праве пользоваться ею на равных с ними началах.

В оценке приписываемых Чингис-хану и его монголам жестокостей необходимо принимать во внимание еще два существенных обстоятельства. Первое - это то, что он жил не в XIX и не в XX, а в XII и XIII веке. Поэтому судить о нем надлежит по масштабу его эпохи, которая, равно как и последующие за ней столетия, не была идиллическим веком человечества: об этом свидетельствуют такие исторические факты, как поголовное истребление населения города Льежа (Лютиха) Карлом Смелым, чудовищная расправа Ивана Грозного с Новгородом и ужасы 30-летней войны, превратившей Среднюю Европу в пустыню. Второе обстоятельство, которое невольно заставляет относиться с сомнением к колоссальным цифрам приписываемых Чингис-хану человеческих жертв (полмиллиона, даже миллион для одного места), - это то, что историки Чингис-хана, которые их приводят, принадлежали к покоренным им и пострадавшим от него народам. Цифры эти, несомненно, сильно преувеличены. Но и то, что остается от них, если уменьшить их вдвое, втрое, вчетверо, все-таки весьма внушительно и должно быть отнесено помимо вышеупомянутой "военной необходимости" к тому пренебрежению, с которым монгольский завоеватель относился к человеческой жизни вообще, а в частности - к жизни городских людей, в большинстве причислявшихся им к "первому психологическому типу".

Способ управления террором, вплоть до успокоения поднятых войной народных страстей, был не только дешевым (в смысле экономии своих людей), но и единственно возможным при том огромном перевесе в числе, который имели покоренные над завоевателями. Террор был в то время общепринятым средством управления и единственно понятным для тогдашних народов.

Победой, одержанной над Джелал ад-Дином на реке Инд, завершилось в главных чертах покорение обширной среднеазиатской мусульманской империи, а так как Чингис-хан, всегда осторожный в своих военных предприятиях, отлично понимал, что для завоевания Индии, куда бежал султан, еще не наступило время, то ему оставалось только по принятии мер для закрепления за собой завоеванной территории вернуться с большею частью армии в Монголию. Во время этого триумфального возвращения на родину были еще попутно покорены некоторые, лежавшие в стороне горные крепости Северного Афганистана. Лето 1222 г. Чингис-хан провел с армией в прохладных местах в горном районе Гиндукуша, в следующую зиму он стоял под Самаркандом, а весна 1223 г. застала его на берегах реки Чирчик близ Ташкента.

В том же году состоялся на берегах Сырдарьи созванный Монгольским Самодержцем большой курултай из вельмож и сановников империи. На этом торжественном и многолюдном собрании правящего отбора лучших "второго психологического типа" людей Чингис-хан восседал на Мухаммедовом золотом троне, доставленном из Самарканда. На курултай прибыл и Субутай, возвратившийся из южнорусских степей со своим отрядом. Летописец рассказывает, что Чингис-хан был так заинтересован его докладом о совершенном набеге, что выслушивал его ежедневно в течение нескольких часов, решив тогда же завещать своим наследникам задачу покорения Европы. Отныне Чингис-хан чувствовал себя повелителем "5 цветов народов, говорящих на 720 разных языках, населяющих мир (Замба тюбе)".

В свою столицу Каракорум Чингис-хан прибыл только в 1225 г. Он был на вершине своей славы. Когда-то бедный и всеми покинутый Темучин стоял теперь во главе организованной и огромной империи, ему беспрекословно повиновалось верное и прославленное победами войско, он имел сподвижников - талантливых полководцев, которые не были раболепными царедворцами и не боялись говорить ему правду в глаза. Завоевание мусульманской Азии открыло новые пути между Востоком и Западом; ядро Монгольской империи лежало в узле этих путей. Линии летучей почты, созданные военными потребностями, обращались в пути культурных сношений между нациями в мирное время.

Не подлежит сомнению, что такие гигантские результаты были достижением полководческого гения Чингис-хана. Его действия в первый период Среднеазиатской войны (до бегства Мухаммеда из-под Самарканда) не требуют комментариев; не надо быть специалистом, чтобы дать им надлежащую оценку с точки зрения теории военного искусства. Менее понятными представляются операции монгольских войск во второй период войны: подчас кажется, что верховный вождь их грешил слишком большим разбросом своих сил. Но если хорошо вдуматься в стратегическую обстановку этого периода, то окажется, что и в данном случае деятельность Чингис-хана, как строго соответствовавшая этой обстановке, должна быть признана безукоризненной.

Дело в том, что регулярные силы противника уничтожены, но он занят формированием новых, которые собираются в нескольких пунктах. Эти очаги необходимо ликвидировать flagrante delicto; отсюда вытекает необходимость действий не сосредоточенными силами, а отдельными отрядами. В то же время надо лишить неприятеля опорных точек для развития его вооруженных сил: это положение имеет следствием многочисленные осады крепких городов. Наконец, важно не дать вражеской силе собраться около главы государства, почему в погоню за бежавшим султаном направляются двое из наиболее талантливых и наиболее энергичных вождей, которые хотя и не настигают венценосного беглеца, но своей погоней доводят его до естественной гибели.

В многочисленных осадах, которые ведут монгольские войска, они могли бы быстро растратить свою драгоценную живую силу, источники пополнения которой находятся в расстоянии нескольких тысяч верст от театра войны, если бы их полководец не дошел до гениальной (хотя и жестокой) идеи брать крепости руками побежденных.

Все это с очевидностью указывает на несравненный военный гений Чингис-хана.

Источники:
1. Эренжен Хара-Даван "Чингисхан как полководец и его наследие" (gumilevica.kulichki.net)
См. также:
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru