Смутное время в России. Вступление Лжедмитрия I в Москву

Главные вожди переворота не спешили на поклон к самозванцу. Располагая многотысячной армией, они имели все основания считать себя хозяевами положения. Самозванец сознавал это и сделал все, чтобы не попасть в западню. Как отметил С. Борша, в походе на Москву «царевич», не доверяя «тому войску (бояр Голицыных и Басманова. — Р.С.), приказывал ставить его в полумиле от себя, иногда на расстоянии мили, около царевича при остановках и в пути до самой столицы были мы — поляки; ночью мы ставили караул по 100 человек».

Настроения в лагере под Кромами были неопределенными и изменчивыми. В первый день в лагере толковали, будто «царевич» находится совсем близко: то ли в Курске, то ли в Рыльске. Затем узнали, что он еще не покинул Путивля. Через несколько дней в лагере произошло брожение. Многие говорили, что «Дмитрий» бежал в Польшу, что он «не истинный [Дмитрий], злой дух, смутивший всю землю». После пира наступило похмелье. Многие ратники не скрывали сожаления о том, что им не удалось уйти из лагеря в Москву. Трудно сказать, от кого исходили неблагоприятные для самозванца слухи. Голицын и прочие бояре, унимая ратников, были весьма немногословны. «Дождитесь конца, — будто бы говорили они, — до тех пор молчите».

На пятый день после переворота в Путивль прибыл брат В.В. Голицына князь Иван. Он не имел думного чина и по своему положению в полках далеко уступал прочим руководителям заговора. С Голицыным прибыло несколько сот дворян, стольников и «всяких чинов людей», представлявших дворян разных «поветов» — уездов и городов.

В Путивле И.В. Голицын проявил крайнюю угодливость перед самозванцем, стремясь завоевать его доверие. Оправдывая свое предательство, он ссылался на двусмысленность присяги, данной им и другими воеводами царевичу Федору Годунову. Прежде и патриарх, и царь Борис неизменно называли «царевича» Отрепьевым. В присяге это имя вовсе не было названо. Если «царевич» — не Гришка, то почему он не может быть настоящим сыном царя Ивана Васильевича? Голицын клеймил Бориса Годунова самыми бранными словами, клялся в вечной верности «прирожденному» государю и умолял немедленно идти в Москву и занять престол.

Отрепьев, как видно, не слишком доверял словам Голицына и принял все меры предосторожности, прежде чем выехать в Кромы. Через несколько дней после переворота он прислал в русский лагерь посланца князя Б.М. Лыкова, который привел к присяге полки и объявил милостивый указ «царя Дмитрия». Отрепьев сделал то, чего ждали от него уставшие ратники. Он приказал немедленно распустить на отдых (на три-четыре недели) всех дворян и детей боярских, у которых были земли «по эту сторону от Москвы». Иначе говоря, роспуску подлежали прежде всего дворяне из заокских городов — Рязани, Тулы, Алексина, Каширы и пр. Именно эти дворяне были главной опорой заговора в полках.

Лжедмитрий распустил из лагеря также многих стрельцов и казаков, что имело самые губительные последствия для Годуновых: «А стрельцов и казаков, приветчи к крестному целованью, отпустили по городом и от того в городах учинилась большая смута».

Теперь хозяином положения был самозванец, а не бояре-заговорщики, поскольку половина их армии была распущена по домам, а оставшаяся часть отправлена из лагеря на Орел и далее на Тулу. Названные города были заняты без всякого сопротивления, и их воеводы присягнули на верность Лжедмитрию.

Отрепьев покинул Путивль 16 мая 1605г., на девятый день после мятежа. 19 мая он прибыл в лагерь под Кремами, где уже не было никаких войск. Сопровождавший самозванца капитан С. Борша утверждал, будто в войске у «царевича было 2000 поляков копейщиков и могло быть около 10 тыс. русских». В своих записках Борша стремился доказать, что именно поляки сыграли решающую роль в московском походе, и потому преувеличивал цифры. На самом деле силы Отрепьева были весьма невелики. При нем находилось не более 600—700 польских всадников, 800 донских казаков и некоторое количество других ратных людей. Я. Маржарет утверждал, что «царь Дмитрий» держал при себе поляков и казаков и лишь «немного» русских, так что общая численность его войск не превышала 2000 человек.

Самозванца окружали его «думные» люди, которые, однако, не занимали никаких постов в его польско-казацком войске. Согласно «воровским» разрядам, при нем были «бояре» князья Б. Татев, В. Мосальский и Б. Лыков, окольничий князь Д. Туренин, думные дворяне А. Измайлов и Г. Микулин.

Что касается бояр-заговорщиков, то они присоединились к свите Лжедмитрия где-то на пути между Путивлем и Орлом. Первыми явились к самозванцу бояре П.Ф. Басманов и М.Г. Салтыков, имевшие при себе 200 дворян. Орловский воевода Ф.И. Шереметев и боярин В.В. Голицын встретили Лжедмитрия скорее всего под Орлом.

В Кромах самозванец оставался несколько дней. Его спутники с удивлением разглядывали лагерные укрепления, множество палаток и брошенные русскими пушки. Лжедмитрию досталось 70 больших орудий, крупные запасы пороха и ядер, войсковая казна, много лошадей и прочее имущество. Во время остановки в Кромах к самозванцу привели «из достальных (северских и украинных. — Р.С.) городов воевод и осадных голов и приказных людей».

В рязанском городе Шацке воеводой служил стольник князь Ю.П. Ушатый. Очевидно, после сдачи Шацка Ушатый получил воеводский чин от Лжедмитрия. Окольничий М.Б. Шеин сдал самозванцу Новгород-Северский, Я.П. Барятинский — крепость Новосиль.

Воеводы дальних городов появились в лагере, когда Отрепьев сделал остановку в Орле. По свидетельству родословцев, в числе других в лагерь Лжедмитрия были приведены воеводы и головы из Поволжья: «Во 112 (1604. — Р.С.) году послан был Наум Плещеев на службу в Царицын город, и как вор Растрига пришол в Путивль во 113 (1605. — Р.С.) году, в низовых городах Растриге крест целовали, и в те поры Наума Плещеева царицынские казаки, связав, привели к Растриге под Орел, как Растриг шол под Москву...»

Будучи под Орлом, Отрепьев устроил судилище над теми из воевод, которые, попав в плен, отказались ему присягать: «...приидоша ж под Орел и, кои стояху за правду, не хотяху на дьявольскую прелесть прельститися, оне же ему оклеветанны быша, тех же повеле переимати и разослати по темницам». Среди прочих в тюрьму был отправлен боярин И.И. Годунов.

На всем пути до Орла бесчисленное множество людей всех сословий и званий собирались большими толпами, чтобы увидеть новообретенного государя.

Затевая заговор под Кромами, В.В. Голицын установил тесные связи со своими сторонниками в Москве. Эти последние стали теперь действовать почти открыто.

Среди «торговых мужиков» Москвы наибольшим доверием самозванца пользовался Федор Андронов. Видимо, он переметнулся на сторону «вора» раньше других.

Имеются сведения о том, что первая делегация от москвичей явилась к Отрепьеву уже во время его остановки в Орле. Посланцы из Москвы заявили, что столица готова признать своего «прирожденного государя».

Миновав Орел, Отрепьев сделал остановку недалеко от Тулы, в Крапивне. По русским известиям, именно из Крапивны «с реки Плавы» он решил послать в Москву своих гонцов с обращением к московской думе и чинам.

Посылка грамоты в Москву была сопряжена с большим риском. За опасное поручение взялся дворянин Гаврила Григорьевич Пушкин. В начале войны с самозванцем он был послан в Белгород в помощники князю Б.М. Лыкову. Оттуда его пленником привезли в Путивль. Русские разряды и летописи подчеркивали, что Г.Г. Пушкин сам напросился («назвался») на «воровство»: «...над царицею Марьею и над царевичем Федором промышлять, и московских людей прельщать, и на ростригино имя их крестному целованью Москву подводить».

Лжедмитрий поручил Пушкину доставить в Москву грамоту, в которой он требовал от москвичей покорности и старался убедить их, что провинция уже прекратила всякое сопротивление. «А поволжские города нам, великому государю, — писал самозванец в 20-х числах мая 1605 г., — добили ж челом и воевод к нам привели, и астраханских воевод Михаила Сабурова с товарыщи к нашему царскому величеству ведут, ныне они в дороге в Воронеже».

Заявления Отрепьева не соответствовали истине. Положение на Нижней Волге оставалось неопределенным. Весной 1605 г. казаки пытались захватить Астрахань, но были отбиты. Воевода М. Сабуров продолжал оборонять город от повстанцев. Чтобы подтвердить ложь, Лжедмитрий послал вместе с Г. Пушкиным захваченного царицынского воеводу Н. Плещеева, велев ему «на Москве объявить, что ему («Дмитрию». — Р.С.) низовые города добили челом».

Между тем отряды самозванца попытались из Тулы продвинуться к Серпухову. В распоряжении правительства оставалось несколько тысяч дворовых стрельцов. Царь Федор отпустил их на Оку и приказал им занять все переправы. 28 мая 1605 г. стрельцы дали бой отрядам Лжедмитрия и отбили все их попытки перейти Оку. По словам очевидцев, московские стрельцы, «пребывая верными до конца, сражались за Москву».

Приведенные из-под Кром войска обнаружили полную небоеспособность. Войскам самозванца, выступившим на завоевание Москвы, пришлось выдержать одно сражение, но и его они проиграли.

Власти ждали волнений в столице со времени великого голода. Начавшаяся в стране гражданская война и смерть Бориса Годунова ускорили развязку. Весной 1605 г. в Москве сложилась опасная ситуация. Народ оказывал прямое неповиновение властям. 30 мая в столице вспыхнула внезапная паника. Поводом послужила весть о приближении к городу неприятельского войска. Толпа москвичей, собравшаяся подле Серпуховских ворот, внезапно обратилась в бегство, увлекая встречных: «всяк бежал своим путем, полагая, что враг гонится за ним по пятам, и Москва загудела, как пчелиный улей». Царевич Федор Годунов и его мать царица Мария долго не могли узнать толком, что происходит в городе. Наконец они выслали ближних бояр к народу на Красную площадь. После долгих увещеваний толпа нехотя разошлась по домам.

Неприятель, которого ждали 30 мая, появился в окрестностях столицы на следующий день. Казачий отряд атамана Корелы обошел заслоны правительственных войск на Оке и 31 мая разбил лагерь в 6 милях от города.

Если бы у стен Москвы появились полки Басманова и братьев Голицыных, они не произвели бы такого переполоха, какой вызвали казаки. Само имя Корелы было ненавистно начальным боярам и столичному дворянству, пережившим много трудных месяцев в лагере под Кромами. Власть имущие имели все основания опасаться того, что вступление казаков в город послужит толчком к общему восстанию. Как только «лучшие» люди узнали о появлении Корелы, они тотчас начали прятать имущество, зарывать в погребах деньги и драгоценности. Правительство удвоило усилия, чтобы как следует подготовить столицу к обороне. Как отметили очевидцы, в городе проводились демонстративные военные приготовления, «для того чтобы обуздать народ, ибо чрезвычайно страшились простого народа, который был нищ и наг и сильно желал пограбить московских купцов, всех господ и некоторых богатых людей в Москве...».

Фактически столица была переведена на военное положение. Царские посыльные объезжали Пушечный двор и оружейные кладовые в поисках пригодных к бою пушек. Весь день 31 мая москвичи наблюдали за тем, как ратные люди свозили отовсюду пушки и устанавливали их на крепостных стенах.

С некоторой долей наивности Исаак Масса повествует о том, как 1 июня 1605 г. в столицу смело въехали два гонца Лжедмитрия, что «поистине было дерзким предприятием». На площади гонцы огласили грамоту самозванца, после чего толпа пала ниц и признала его своим царем. Совершенно так же описывают события русские летописцы, назвавшие по именам гонцов Лжедмитрия. По их утверждению, Москву «смутили» дворяне Г. Пушкин и Н. Плещеев, которые привезли и зачитали народу «прелестные» грамоты «вора».

Приведенный рассказ превратился в историографическую легенду. Лжедмитрий не раз посылал своих гонцов в Москву, но все они неизменно оказывались в тюрьме или на виселице. Что же позволило Пушкину пройти через стрелецкие заслоны на Оке, проникнуть внутрь крепостных сооружений столицы и добиться успеха? Чтобы ответить на этот вопрос, надо установить последовательность основных событий. 31 мая 1605 г. в окрестности Москвы прибыл отряд Корелы. На другой день утром Пушкин вошел в город. Очевидно, эти события находились в неразрывной связи между собой. Именно казаки доставили посланцев Отрепьева в Москву, что и позволило тем избежать расправы в городе, напоминавшем вооруженный лагерь. Многие вопросы получат объяснение, если предположить, что самозванец, задумав «смутить» столицу, поручил дело Пушкину вместе с казаками Корелы.

Пушкин и Плещеев прибыли в Подмосковье из района Орла и Тулы. Но в столицу они вошли не по Серпуховской или Рязанской дороге, а по Ярославской, из района Красного села, которое располагалось за рекой Яузой, к северо-востоку от Москвы. Отмеченный факт можно напрямую связать с действиями отряда Корелы. По свидетельству Якова Маржарета, «Дмитрий» послал войско к столице, чтобы «отрезать съестные припасы от города Москвы». Заокские города были охвачены смутой, и столица не могла рассчитывать на подвоз хлеба с юга. Зато замосковные города сохраняли верность династии, так что обозы шли оттуда непрерывным потоком. Особенно оживленной была дорога из Ярославля, проходившая через Красное село. Чтобы выполнить приказ Лжедмитрия, Корела должен был перерезать прежде всего эту дорогу. По-видимому, он так и сделал.

Присутствие казаков Корелы спасло Пушкина и Плещеева от участи предыдущих гонцов. Красносельцы, повествует Конрад Буссов, с уважением выслушали послание «Дмитрия» и решили собрать народ, чтобы проводить его гонцов в столицу. Как значится в Разрядных записях, Пушкин и Плещеев приехали «с прелестными грамотами сперва в Красное село и, собрався с мужики, пошли в город...». По русским летописям, гонцы Лжедмитрия «стали в Красном селе и почали грамоты Ростригины честь... что он прямой царевич, и иные многие воровские статьи». Обращение «прирожденного государя» привело к тому, что «красносельцы, смутясь сами, и привели их (гонцов. — Р.С.) к Москве на Лобное место с теми воровскими грамотами».

Каким бы ни было Красное село, население его по столичным масштабам было невелико. Возникает вопрос: как удалось горстке селян провести Гаврилу Пушкина через тройное кольцо крепостных сооружений Москвы, пройти через трое ворот (Земляного и Белого города и, наконец, Китай-города), охранявшихся стражей?

В Москве власть оставалась в руках Федора Годунова. В его распоряжении находилось несколько тысяч верных дворян и стрельцов. Власти заблаговременно подготовились к отражению казаков. В день восстания Годуновых своевременно известили о том, что красносельские «мужики изменили и хотяху быти в городе» (Москве). Тем не менее посланные в Красное село дворяне не дошли до села, «испужався, назад воротишася». Невероятно, чтобы воевод испугала горстка красносельских мужиков, вооруженных чем попало. Остается предположить, что они столкнулись с войском Корелы, силу которого они испытали под Кромами.

На столичных улицах к красносельцам «пристал народ многой». Однако следует учитывать, что массовое восстание москвичей началось позже, уже после оглашения письма Лжедмитрия на Красной площади. До того посланцам «вора» надо было прорваться через усиленно охраняемые городские укрепления. Без казаков Корелы они бы не добились успеха.

Прошло три недели с тех пор, как Корела со своими казаками ворвался в лагерь под Кромами и с помощью заговорщиков, а также «посошных» мужиков и прочего люда принудил к бегству главного воеводу и верных присяге дворян, не пустив в ход оружие. Возникает вопрос: не повторили ли казаки в Москве то, что ранее проделали под Кромами? Не они ли, смешавшись с толпой мужиков-красносельцев, провели эмиссаров самозванца на Красную площадь, разогнав по пути стражу у крепостных ворот и опрокинув заслоны, выставленные московскими воеводами?

Казаки доставили Пушкина и Плещеева на Красную площадь около 9 часов утра.

С Лобного места Гаврила Пушкин огласил послание «истинного» царя. Письмо было адресовано Мстиславскому, Шуйским и прочим боярам, дворянам московским и городовым, Дьякам, гостям, торговым «лучшим» людям, а также и всему народу — «середним и всяким черным людем». Самозванец клеймил Бориса Годунова как изменника и возлагал на его сына вину за происшедшее «кроворазлитие». Стремясь привлечь на свою сторону бояр, Отрепьев снимал с них всякую ответственность за разорение северских земель и разгром его войска. Все то, писал Лжедмитрий, бояре делали по незнанию («неведомостью») и боясь казни. Царица Мария и ее сын Федька не жалели о земле, «да и жалети им было нечево, потому что чужим владели».

Самозванец напоминал боярам, какое «утеснение» претерпели они от Бориса; какие «разорение и ссылки и муки нестерпимые» были от него дворянам и детям боярским; каким поборам подвергал он купцов, лишая их «вольности» в торговле и забирая в счет пошлин «треть животов ваших, а мало не все иманы». Обещания Лжедмитрия были рассчитаны главным образом на власть имущих. Боярам было обещано не трогать их прежних вотчин, а также учинить им «честь и повышенье»; дворянам и приказным самозванец посулил царскую милость, торговым людям — льготы и снижение пошлин и податей.

Что касается народа, то ему Лжедмитрий кратко и неопределенно обещал «тишину», «покой» и «благоденственное житье».

Щедрые посулы в письме самозванца перемежались с угрозами. Непокорным «вор» грозил тем, что им «нигде не избыть» наказания от его «царские руки».

Толпа, собравшаяся на Красной площади, жадно слушала обличения Годуновых и верила, что «прирожденный государь» избавит страну от междоусобиц, чрезвычайных поборов, обременительной военной службы. Вскоре у Лобного места собралось «Московского государства всяких чинов людей многое множество»: «Пожар полон людей и у Троицы на рву (церкви Василия Блаженного. — Р.С.), и по лавкам и до Кремля-города и до Фроловских ворот...».

В Кремле с утра находились не только ближние люди («Тайный совет»), но и вся Боярская дума. Узнав о появлении толпы на площади, бояре поспешили к патриарху и известили его о «злом совете московских людей». Престарелый Иов со слезами на глазах умолял их сохранить верность присяге, но «ничего не успевашу».

Источники сохранили несколько версий относительно позиции Боярской думы в день переворота. По одной версии, народ ворвался в Кремль («миром же приидоша во град») и, захватив бояр, привел их на Лобное место.

Конрад Буссов, находившийся в Москве, писал, что царица Мария Григорьевна сама выслала на площадь бояр, сохранивших верность ее сыну. Чтобы пресечь агитацию посланцев «Дмитрия», бояре пригласили их в Кремль. Однако толпа помешала попытке убрать Пушкина и Плещеева с площади.

Подробные сведения о московском восстании заключает в себе опубликованное в 1605 г. английское сочинение, созданное на основе записей и рассказов членов английского посольства, только что вернувшегося из Москвы. Суть этих сведений сводится к следующему.

Народ, собравшийся на Красной площади, потребовал к ответу думных бояр, особенно же бояр Годуновых. Поначалу царевич Федор им отказал, но затем некоторые из бояр все же выехали из Кремля на площадь, так как простой народ грозил привести их насильно. На Лобное место взошел дьяк Афанасии Власьев — лучший в Москве оратор. Он спросил у москвичей о причине необычного сборища. Затем бояре просили толпу разойтись, указывали на то, что в государстве объявлен траур. Они обещали разобрать любые просьбы и ходатайства народа после коронации царевича Федора. Англичане отметили, что речи бояр были двуличными. Сановники говорили таким безразличным тоном, «что видно было, что при этом участвует один язык». На самом деле бояре, и так не отличавшиеся красноречием, лишились дара речи при виде разбушевавшегося народа.

Англичане подробно описали инцидент, послуживший толчком к восстанию. Гаврила Пушкин не успел прочесть грамоту Лжедмитрия и до Половины, когда москвичи доставили на площадь двух прежних «воровских» гонцов, вызволенных ими из тюрьмы.

Свидетельство англичан позволяет объяснить один непонятный факт, сообщенный Буссовым. По его словам, в письме к москвичам «Дмитрий» требовал ответа на вопрос, куда они дели его предыдущих посланцев: убили ли их сами, или это сделали тайком господа Годуновы и пр. Парадокс состоит в том, что в подлинной грамоте самозванца не говорилось ни слова ни о каких гонцах. Очевидно, в памяти Буссова события сместились, и он стал приписывать освобождение заключенных воле Лжедмитрия.

Приведенные факты имеют решающее значение для реконструкции событий, послуживших непосредственным толчком к выступлению народа в столице. Согласно английскому источнику, тюремных сидельцев освободили еще до того, как Пушкин дочитал грамоту Лжедмитрия и собравшийся на площади народ взялся за оружие. Отсюда следует, что восстание в Москве началось с разгрома тюрем. Кому принадлежал почин в этом деле? На этот вопрос источники не дают прямого ответа.

Можно предположить, что нападение на тюрьмы осуществили те же люди, которые опрокинули охрану в городских воротах и провели Пушкина на Красную площадь, т.е. атаман Корела с донскими казаками. В московских тюрьмах к лету 1605 г. собралось огромное число «воров» из простонародья, а также пленных поляков и других лиц, захваченных на поле боя. Освобожденные от оков, они немедленно присоединились к казакам. Их появление на площади произвело на толпу огромное впечатление. «Воры», подвергавшиеся избиению и пыткам в царских застенках, стали живым обличением годуновской тирании. Недаром англичане писали, что появление узников на площади явилось как бы искрой, брошенной в порох.

В московском восстании участвовали представители самых различных социальных слоев: «чернь вся, и дворяня, и дети боярские, и всякие люди москвичи». С военной точки зрения, участие хорошо вооруженных служилых людей оказало существенное влияние на исход выступления. Пушкин, Плещеев, другие дворяне, перешедшие на сторону самозванца, сыграли немалую роль в московских событиях. Но подлинными героями восстания были все же не они, а атаман вольных казаков Корела и его сподвижники.

Годуновы могли затвориться в Кремле. Крепость была заранее подготовлена к осаде. Но атаман Корела оказался расторопнее Годуновых.

Мятежный отряд, вступивший в столицу, был невелик в количественном отношении. Тем не менее его действия обеспечили успех восстанию.

Взявшись за оружие, восставшее население Москвы действовало с большой решимостью. Собравшаяся на площади толпа разделилась надвое: «одни учали Годуновых дворы грабить, а другие воры с миром (все вместе. — Р.С.) пошли в город (Кремль. — Р.С.), и от дворян с ними были, и государевы хоромы и царицыны пограбили».

Согласно летописям, восставшие захватили во дворце царевича Федора и его мать царицу Марию, отвели их на старый двор Бориса Годунова и приставили к ним стражу.

Однако более достоверным следует признать свидетельство англичан. По их словам, царица Мария воспользовалась суматохой и в самом начале мятежа покинула дворец, укрывшись в безопасном месте. По пути с нее сорвали жемчужное ожерелье. Этим и ограничились ее злоключения в день восстания Федору Борисовичу, совещавшемуся с думой, помогли укрыться его рабы, т.е. дворцовые служители.

Низложенный царевич и его семья подверглись аресту, по-видимому, не в самый день восстания, а позже.

Дворцовая стража разбежалась, не оказав нападавшим сопротивления. Толпа ворвалась в опустевший дворец и принялась в ярости крушить «храмины» и уничтожать все, что попадалось под руку. В прощальной грамоте патриарх Иов с особым возмущением писал о том, что москвичи, в числе других вещей, захватили во дворце и разодрали в мелкие клочки златотканую материю, подготовленную на «господню плащаницу», и лоскуты, «на копья и на рогатины встыкая, по граду и по торжищу носяху». Народ разгромил не только дворец, но и старое подворье Бориса Годунова. Не обнаружив нигде царскую семью, восставшие бросились в вотчины Годуновых, находившиеся в окрестностях столицы. Там они «не токмо животы пограбили, но и хоромы разломаша и в селах их и в поместьях и в вотчинах также пограбиша».

Вслед за тем толпа напала на дворы, принадлежавшие боярам Годуновым. Тесно связанные с династией, бояре Годуновы олицетворяли в глазах народа власть и богатство. Труднее объяснить нападение на Сабуровых и Вельяминовых. К моменту восстания никто из них не входил в Боярскую думу и не принадлежал к высшему правительственному кругу. В грамоте к московскому населению Лжедмитрий обличал одних Годуновых и не называл имени ни Сабуровых, ни Вельяминовых. Вся их вина заключалась в отдаленном родстве с низложенной династией. Погрому подверглись не только подворья Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых, но и многие другие богатые дворы, вовсе не принадлежавшие родне Годуновых.

Во время других восстаний народ, доведенный до отчаяния притеснениями, требовал выдачи ненавистных ему чиновников и расправлялся с ними. Переворот 1605 г. имел свои отличительные черты. Несмотря на все обличения самозванца, у народа было собственное представление о правлении Годуновых. Как видно, столичное население не считало их ни жестокими угнетателями, ни кровопийцами. По этой причине в день восстания никого не убивали и не казнили. Правительство, со своей стороны, не сделало никаких попыток к вооруженному подавлению мятежа. И все же в день переворота не обошлось без жертв.

Добравшись до винных погребов, люди разбивали бочки и черпали вино кто шапкой, кто башмаком, кто ладонью.

«На дворах в погребах, — записал летописец, — вина опилися многие люди и померли...» Исаак Масса, любивший всякого рода подсчеты, сообщал, что после мятежа в подвалах и на улицах нашли около 50 человек, упившихся до смерти. Англичане утверждали, что после бунта в Москве было не менее 100 умерших и помешавшихся от пьянства людей. Внезапно вспыхнув, восстание так же внезапно улеглось после полудня того же дня. На улицах появились бояре, старавшиеся навести порядок.

Восстание в Москве стало важной вехой в политическом развитии Русского государства. Царевич Федор Годунов и царица Мария были низложены и взяты под стражу. Первая выборная земская династия рухнула под напором народных выступлений, охвативших южную окраину, а затем перебросившихся в столицу.

Всего семь лет минуло с того времени, как «всенародное множество» — столичный народ — помогло Борису Годунову взойти на трон. Что изменилось с тех пор? Вступая на престол, Борис обещал, что покончит с нищетой, будет править по справедливости, будет искать «всем — всего народа людям — полезная», чтобы все его подданные имели «изобилование, житие немятежное и неповредимый покой у всех ровно». Годунов был первым царем, обещавшим благоденствие всему народу. Но голод рассеял в прах иллюзии, навеянные его обещаниями. Проекты искоренения бедности и нищеты оказались неисполнимыми. Страна не имела достаточных запасов хлеба, и власти, истощив казну, отказались от попыток спасти голодающий народ. Случилось так, что при Годунове население пережило бедствия, затмившие все его прежние несчастья. Вслед за неурожаем страна испытала ужасы гражданской войны, в итоге которой Годуновы окончательно лишились поддержки народа.

И все же выборная земская династия не стала предметом ненависти «всенародного множества». По этой причине бунт 1605 г. в Москве оказался самым бескровным из всех московских восстаний «бунташного века».

В день восстания Москва оказалась в руках народа, который не знал, что делать с властью, а потому и утратил ее очень скоро. Поскольку москвичи взялись за оружие во имя царя Дмитрия, власть подхватили люди, которые стали вершить дела его именем.

После смерти Бориса Годунова его вдова царица Мария Годунова-Скуратова вернула в Москву своего двоюродного брата Богдана Бельского. По словам очевидцев, Бельский в качестве опального сразу оказался «в большой чести у простого народа, и ему, поскольку он больше всех других преследовал Годуновых (в момент восстания. — Р.С.), поручили управление в Кремле от имени Дмитрия».

Прошло 20 лет с тех пор, как народ сверг Бельского, видя в нем ненавистного опричного правителя. Теперь любимец Грозного вернулся в Кремль и заявил о своем праве на власть в качестве бывшего опекуна Дмитрия. Бельский позаботился о том, чтобы затворить ворота и выставить караулы по всему Кремлю. Распоряжения оказались нелишними. Посреди ночи в городе ударили в набат, и толпа вновь собралась у ворот Кремля. Распространился слух, будто сторонники Годуновых приготовили 400 лошадей, чтобы увезти из столицы царскую семью. Убедившись в том, что никто не собирается похищать низложенного царя, толпа разошлась.

Автор русского «Хронографа» считал, что Боярская дума принесла присягу Лжедмитрию в день восстания: «...бояре и всяких чинов люди крест ему целовали, иные волею и иные неволею, бояся смертного убойства».

В действительности дело обстояло значительно сложнее. В день переворота противники династии исподтишка направляли ярость народа на Годуновых, их родню и приверженцев. Уже на другой день утром стало ясно: с земской выборной династией покончено раз и навсегда. Наступило короткое междуцарствие.

Прошло два дня, прежде чем Боярская дума приняла решение направить своих представителей к «царевичу». Никто из старших и наиболее влиятельных бояр не захотел ехать на поклон к нему. Со времени избрания Бориса Годунова Боярская дума во второй раз должна была согласиться на передачу трона неугодному и, более того, неприемлемому для нее кандидату. Как и в 1598 г., вопрос о престолонаследии был перенесен из дворца на площадь. Но передача власти из рук в руки была осложнена кровопролитной гражданской войной.

Борису Годунову помогли шествия «всенародного множества» на Новодевичьем поле. Лжедмитрия привели к власти восстания на южных границах и в столице. Годунов не смог добиться присяги от бояр после наречения на царство в Новодевичьем монастыре. Отрепьев пересилил бояр и заставил их явиться к нему в лагерь. Английские источники довольно точно очертили круг лиц, добившихся от думы признания самозванца. Соответствующее решение, по словам англичан, было принято внезапно, «благодаря тому что члену Боярской думы Богдану Бельскому с некоторыми другими частным образом стало известно об отъезде Дмитрия из лагеря». Видимо, именно Бельский поддерживал тайные связи с боярами, перешедшими на сторону Лжедмитрия. У Бельского было мало приверженцев в годуновской думе. Тем не менее ему удалось запугать членов думы известием о наступлении Лжедмитрия на Москву.

Наученный бегством из-под Севска, Отрепьев старался держаться подальше от своих полков, продвигавшихся к Москве. Лишь получив новость о перевороте в столице, Отрепьев 5 июня 1605 г. перешел в Тулу. Там его встречали духовенство с крестами, воеводы, дворяне и народ. Прежде Лжедмитрию преподносили хлеб-соль. В Туле его поздравляли как признанного на Москве царя и, по обычаю, вручали драгоценные подарки.

Самозванец поручил командование авангардом П.Ф. Басманову и Я. Запорскому. По словам последнего, в их полках, кроме поляков, было 30 000 «москвы» и донских казаков. По свидетельству Разрядов, самозванец «как пришел на Тулу и с Тулы послал в Серпухов воевод по полкам: в большом полку боярин и воевода Петр Федорович Басманов, в передовом полку князь Василий Григорьевич Долгорукий Чертенок, в сторожевом полку воевода князь Алексей Григорьевич Долгорукой же Чертенок». Приведенный Разряд не оставляет сомнений в том, что в подчинении П.Ф. Басманова находилось немного воинских людей.

Разрядные данные подтверждают известие современников о том, что Лжедмитрий, будучи в Туле, «распустил по домам много войска». Поражение на переправах под Серпуховом убедило Отрепьева, что сдавшиеся под Кромами войска деморализованы и не способны вести боевые действия в обстановке гражданской войны.

Лжедмитрий потребовал, чтобы Ф.И. Мстиславский и прочие бояре немедленно ехали к нему в лагерь. Дума постановила послать в Тулу князя И.М. Воротынского, бывшего 20 лет не у дел, и таких второстепенных бояр и окольничих, как князь Трубецкой, князь А.А. Телятевский, Ф.И. Шереметев, а также думного дьяка А. Власьева и представителей других чинов — дворян, приказных и гостей.

3 июня делегация из Москвы выехала в Серпухов. Вместе с представителями столичных «чинов» туда отправились все Сабуровы и Вельяминовы, чтобы вымолить себе прощение Лжедмитрия. П.Ф. Басманов, распоряжавшийся в Серпухове именем своего государя, не пропустил родню Годуновых в Тулу. Несмотря на то что Сабуровы и Вельяминовы целовали крест Лжедмитрию, их «недруг» Басманов велел взять их под стражу, «потому что, — поясняют Разряды, — Петру Басманову у Растриги время было». Басманов заслужил милость у самозванца тем же способом, что и у Годунова. Он повсюду искал изменников и беспощадно карал их. По его навету Сабуровы и Вельяминовы (всего 37 человек) были ограблены и брошены в тюрьму.

Отрепьев был взбешен тем, что главные бояре отказались, подчиниться его приказу и прислали в Тулу второстепенных лиц.

На поклон к Лжедмитрию в начале июня приехал с Дона атаман вольных казаков Смага Чертенский. Чтобы унизить посланцев Боярской думы, самозванец допустил к руке донцов раньше, чем бояр. Проходя мимо бояр, казаки ругали и позорили их. «Царь» обратился к Чертенскому с милостивым словом, а допущенных следом Воротынского с товарищами «наказывайте и лаяше, яко же прямый царский сын».

Из Тулы Лжедмитрий выступил в Серпухов. Дворовыми воеводами при нем числились князь И.В. Голицын и М.Г. Салтыков; ближними людьми — боярин князь В.М. Мосальский и окольничий князь Г.Б. Долгорукий; главными боярами в полках — князь В.В. Голицын, его родня князь И.С. Куракин, Ф.И. Шереметев, князья Б.П. Татев и Б.М. Лыков. Навстречу Лжедмитрию в Серпухов выехали князь Ф.И. Мстиславский, князь Д.И. Шуйский, стольники, стряпчие, дворяне, дьяки и столичные купцы — гости.

Московские верхи сделали все, чтобы облегчить соглашение с путивльским «вором», которого они в течение семи месяцев безуспешно пытались уничтожить. Бояре велели извлечь на свет Божий огромные шатры, в которых Борис потчевал дворян в дни серпуховского похода накануне своей коронации. Шатры имели вид крепости с башнями и были весьма вместительными. Изнутри стены главного шатра были расшиты золотом. В Серпухов заблаговременно прибыли служители Сытенного и Кор

12.01Вильгельм Оранский. Последние годы жизни

12.01Вильгельм Оранский. Борьба за единство Нидерландов

09.01Вильгельм Оранский в 1567 - 1576 гг.

04.09Вильгельм Оранский. Вождь оппозиции

04.09Вильгельм Оранский. Начало политической деятельности