Оливер Кромвель и левеллеры

Военная победа над королем еще не означала окончательной победы революции. Монархия была только надломлена, но не повержена. Проиграв войну с парламентом, роялисты возложили свои надежды на раскол в лагере парламента, т. е. на то, что король вскоре понадобится одной части своих врагов в их борьбе против другой. Между тем бежавший в Шотландию король Карл I в надежде склонить знать на свою сторону был выдан в январе 1647 года парламенту в обмен на 400 тыс. ф. ст. в «покрытие расходов», которые шотландцы понесли, участвуя в войне на стороне парламента. И если судить по тому, как встречали выданного шотландцами парламенту Карла I по пути из Шотландии, они не ошиблись: праздничный перезвон колоколов, пушечная пальба, толпы роялистов, возглашавших: «Боже, храни короля»,— поистине для них и поверженный король все еще оставался королем. Об этом же свидетельствовало и то, с каким комфортом, не считаясь с затратами, парламент обставлял жизнь коронованного пленника в замке Холденби. По всему было видно, что король стал козырной картой в политической игре.

Итак, начался новый этап в истории революции, в котором решался вопрос о будущем политическом устройстве страны. И если учесть изначально сложное переплетение социальных и политических сил в лагере парламента, то легко заключить, что борьба за то или иное решение указанного вопроса должна была развернуться острейшая.

Вместе с тем очевидно, что наступила новая полоса и в жизни Кромвеля — полководец в его деятельности должен был уступить место политику, которому предстояло маневрировать между тремя противостоящими друг другу политическими силами: пресвитериански настроенным большинством в парламенте, за которым стояли воротилы лондонского Сити, все явственнее обнаруживавшие свои растущие роялистские симпатии; склонявшейся к индепендентству армией и, наконец, левеллерами, выражавшими настроения народных низов, практически не представленных в парламенте.

Начало новой полосы в истории революции и в жизни Кромвеля было для него довольно пасмурным. Поскольку теперь, с завершением гражданской войны, его меч стал уже ненужным парламенту, его былое положение и влияние в нем воспринималось пресвитерианами как «неоправданное» и «вызывающее». В результате их происков Кромвель вскоре лишился своих военных полномочий и из генерал-лейтенанта армии превратился в частное лицо — рядового члена парламента. Эта цель была легкодостижимой, так как ничто уже не мешало распространить на него действие «акта о самоотречении». К тому же Кромвель, по-видимому, перенес тяжелую болезнь. С конца января до середины февраля 1647 г. его имя исчезает из бумаг палаты общин. 7 марта в письме Ферфаксу он писал: «Богу было угодно поднять меня (на ноги) после опасной болезни... я почувствовал в себе самом смертный приговор». Но, даже выздоровев, Кромвель не спешил в парламент, а подумывал, не отправиться ли ему на поля сражений Тридцатилетней войны, чтобы встать в ней на сторону немецких протестантов. Между тем, воспользовавшись отсутствием Кромвеля и падением влияния индепендентов в парламенте, пресвитерианское большинство провело в нем в спешном порядке постановление о роспуске армии, за исключением 6400 человек кавалерии (из 40 тыс.) и 10 тыс. пехоты для несения гарнизонной службы. Но при этом был полностью обойден вопрос о выплате солдатам и офицерам задолженного парламентом жалованья — пехоте за 18 недель и кавалерии — за 43 недели, что составляло к тому времени немалую сумму в 331 тыс. ф. ст. Равным образом указанным постановлением не предусматривалось назначение пенсии сиротам и вдовам погибших на службе парламента воинов. Наконец, парламент в нем ни словом не обмолвился и по такому вопросу, как признание невиновными распускаемых по домам солдат и офицеров за содеянное ими в ходе гражданской войны.

Одновременно предусматривался набор 12 тыс. человек в экспедиционный корпус для отправки в Ирландию. Его командующим был назначен Ферфакс. Помимо него, в нем не должно было быть офицеров в чине старше полковника. Все офицеры должны были принять так называемый ковенант, т. е. согласиться на введение пресвитерианского церковного устройства. И последнее, члены парламента не могли занимать в новой армии командных должностей. Очевидно, что этими тремя условиями парламент явно исключил возможность участия в экспедиции Кромвеля. В целом, если учесть умонастроение, господствовавшее в «Новой модели», желание пресвитерианского большинства в парламенте избавиться от этой грозной, то и дело готовой выйти из его подчинения вооруженной силы вполне объяснимо. Состоявшая из крестьян и плебеев, армия оказалась теперь выразительницей чаяний народных низов, принесших наибольшие жертвы во имя победы, но полностью обойденных при дележе ее плодов... Естественно, что рядовые и младшие офицеры «Новой модели» отказались сложить оружие, они вышли из повиновения парламенту.

Несомненно, что Кромвель сознавал подлинную цель парламента в этом конфликте — одним ударом избавиться от революционной армии — угрозы его всевластию — и заодно ликвидировать основную опору индепендентов, тем самым низведя их до политического ничтожества в парламенте. И тот факт, что Кромвель с момента появления в палате общин ни одним словом не обмолвился в защиту армии, а, наоборот, торжественно заявил: «В присутствии всемогущего бога я утверждаю, что армия разойдется и сложит оружие у ваших дверей, как только вы ей прикажете», заставлял задуматься. Алогичность этой его позиции была столь очевидна, что и современники, и последующие биографы усматривали в ней доказательство его макиавеллизма, двоедушия, лицемерия, проявление скрытого коварства, продвижения различными путями к единой цели — установлению своего единовластия.

В действительности все обстояло иначе: то, что было оттеснено на задний план в Кромвеле-генерале, в ходе войны оказалось на первом плане в Кромвеле-политике, когда гражданская война завершилась победой парламента и решался вопрос о послевоенном устройстве. Должны были неизбежно проявиться его сословный консерватизм и враждебные отношения к угрозе, исходившей от религиозных радикалов в армии, и социальная настороженность по отношению к малоимущим в целом.

Поэтому он согласился на предложение парламента поехать в место расположения армии с миссией убедить ее подчиниться его воле. И он сдержал обещание: прибыв в армию, он истово убеждал офицеров употребить свое влияние, «чтобы расположить солдат к той власти, которая стоит над нами, над ними. Если эта власть будет низведена на нет, ничего за этим не последует, кроме замешательства».

Однако миссия эта успеха не имела. Солдаты остались твердыми в своем решении не подчиняться приказу о роспуске армии, и, видя колебания одних офицеров и предательство других, они избрали в каждом полку по два уполномоченных (так называемых агитаторов) для совместных действий в защиту своих интересов.

Этим в рядах армии был открыто продемонстрирован давно уже назревавший раскол в прошлом единой «партии» индепендентов на грандов (или «шелковых» индепендентов) и простолюдинов-радикалов — движение, примкнувшее к сформировавшейся еще в 1645— 1646 гг. за пределами армии партии, известной под названием левеллеров. С весны 1647 г. последние оказывали все большее влияние на настроение рядовых и младших чинов армии.

Перед лицом единодушия армии парламент вместо политики уступок решил идти напролом. Было решено: армия должна быть распущена по частям; на 1 июля был назначен роспуск полка Ферфакса. Но к тому времени армия уже полностью вышла из повиновения парламенту. Офицеры, не заслуживавшие доверия солдат, были изгнаны. Власть в ней фактически перешла к «агитаторам». Чтобы удержать армию от открытого мятежа, Ферфакс на 3 июня назначил общий смотр армии.

В условиях открытого разрыва армии с парламентом «агитаторы» проявили важную инициативу: отряд под командой корнета Джойса 1 июня захватил арсенал Оксфорда и на следующий день увез короля из замка Холденби и доставил его в расположение армии. Узнав об этом, Ферфакс буквально остолбенел, но Джойса наказывать не стал. Этим была исключена возможность заключения пресвитерианами мира с королем за спиной армии. У этой черты Кромвель наконец сделал свой выбор: 4 июня он покинул Лондон и прибыл в расположение армии. И шаг этот был более чем своевременным, ибо пресвитериане планировали его арест на следующий день, как только он переступит порог палаты общин.

Что побудило его к такому решению? Прежде всего, разумеется, опасность потерять армию, все более переходившую под власть выборных «агитаторов» и служившую до тех пор в руках «шелковых» индепендентов решающим инструментом политического давления на пресвитерианское большинство в парламенте. Тем самым исключалась реальная перспектива быть полностью отстраненными в решении дальнейших политических судеб страны. Лично же для Кромвеля подобный ход событий означал бы оказаться в положении рядового, политически безгласного заднескамеечника, а может быть и того хуже — угрозу политической расправы с ним.

Однако главным для Кромвеля было, по-видимому, не это или по крайней мере не только это соображение, иначе он не согласился бы на роспуск армии весной того же года. Следовательно, остается второе — опасность превращения армии под влиянием движения левеллеров в вооруженную силу народных низов с непредсказуемыми последствиями для власть имущих. Характерно, однако, что политическая поверхность событий — конфликт между пресвитерианами и индепендентами — и находится на первом плане многих биографов Кромвеля, считая его решающим конфликтом революции после 1646 г. При этом, однако, упускается из виду, что армия летом и осенью 1647 г. была «гнездом мятежников», весьма близких к левеллерам, у которых с парламентом имелись свои счеты.

Итак, драматическое начало новой полосы в ходе революции высветило совершенно по-новому мотивы столь поражавшего наблюдателей демократизма и радикализма Кромвеля в период гражданской войны. В противовес современным апологетам этого героя революции середины XVII века, подчеркивающим главным образом его талант полководца, представляется, однако, что подлинную «тайну» взлета Кромвеля помимо его удачливого меча составляла его поразительная способность сообразовать исходную и неизменную цель — сокрушение абсолютизма — с меняющимися обстоятельствами момента.

Кромвель — гений политической тактики, чутко улавливавший политическую ситуацию, безусловно искуснейший буржуазно-дворянский политик эпохи революции. Он объективно верно служил интересам этих классов в годы гражданской войны, когда не только не пресекал, но и всячески поощрял революционный энтузиазм плебеев, одетых в солдатские мундиры, поскольку понимал, что именно в нем залог конечной победы над роялистами.

После того как цель была достигнута, сословным интересам грандов революционный энтузиазм плебеев-солдат казался уже более опасным, чем роялистски настроенный пресвитерианский парламент. Одним словом, даже наиболее проницательные современники Кромвеля в своих суждениях о его «характере» не шли дальше поверхности событий. В результате подоплеку «многоликости» Кромвеля по сути не поняли ни роялисты, ни радикалы. И те и другие в один голос и на разный лад разоблачали «лицемерие», «двоедушие», «коварство» и «хитрость» Кромвеля — определения, за которыми скрывалось лишь непонимание того решающего обстоятельства, что свои собственные планы Кромвель в каждый момент в ходе революции отождествлял с условиями наиболее благоприятного выхода для имущих из очередного политического кризиса.

Так, в своей «Истории мятежа» граф Кларендон писал: «Кромвель до этих пор, т. е. до 4 июня, вел себя с тем редким притворством (в котором поистине он был очень большим мастером), будто он сверх всякой меры возмущен подобной дерзостью солдат, неизменно присутствовал в палате общин, когда послания в подобных выражениях составлялись, и ожесточенно обрушивался на подобную самонадеянность... И ему столь легко поверили, что его самого один или два раза посылали в армию для улаживания конфликта, после двух- трехдневного пребывания в ней он возвращался снова в палату и горько жаловался на великую распущенность, там царящую. И при этих и подобных речах, а также когда он говорил об участи нации быть вовлеченной в новые смуты, он будет горько плакать и выглядеть наиболее удрученным человеком в мире».

При всем том нельзя, разумеется, сбрасывать со счетов и боязнь Кромвеля остаться без армии перед лицом реальной опасности засилья пресвитерианского большинства в парламенте.

Вот почему в критический момент, когда избранные солдатами «агитаторы» получили в армии большую власть, чем гранды-офицеры, Кромвель решил противопоставить этой власти свою былую популярность в армии, с тем чтобы свести на нет эту власть, снова подчинить армию своей воле. С этой целью на общем военном смотре (наряду с принятием «Торжественного обязательства» не расходиться по домам и не допустить расчленения армии на части до тех пор, пока ее требования не будут удовлетворены) был создан Армейский совет, включавший помимо высших офицеров двух офицеров и двух представителей рядовых — «агитаторов» от каждого полка.

Замысел Кромвеля был очевиден: поставить «агитаторов» под контроль высшего офицерства, превратить этот совет в своего рода дискуссионный клуб, в то время как Военный совет, в котором решающую роль играли Кромвель и его зять Айртон, сохранял реальную власть в армии. Последующие политические действия Кромвеля и его окружения с предельной очевидностью обнаружили, насколько близкими по социальной сути были их собственные планы политического устройства страны и планы пресвитериан, и, как следствие, насколько устремления грандов были изначально далекими от целей и ожиданий рядовых армии, оставивших позади свои узкопрофессиональные интересы и осознавших себя защитниками «правого дела народа» Англии в целом.

Прежде всего гранды, как и пресвитериане, в те дни просто не мыслили себе политического устройства страны без короля. В последнем они были едины, и это — главное. То же, что их разделяло, было уже не настолько важным и принципиальным (а именно — на каких условиях король согласится узаконить лелеемый классами-союзниками политический порядок), чтобы рассматривать их стоящими по разные стороны барьера. Между тем то, что разделяло планы грандов — Кромвеля и его окружения — и чаяния левеллеров, было в высшей степени принципиальным и непримиримым. Вот как в июле 1647 г. рисовались суждения Кромвеля о планах левеллеров: «Не только в высшей степени порочная, но и чрезвычайно трудная — если не невозможная — цель для немногих людей, к тому же не принадлежащих к высшему кругу, ввести народное правление, направленное против короля и его партии, против пресвитериан, против знати и джентри, против установленных законов, как гражданских, так и церковных, и против всего духа нации, которая на протяжении столь многих лет привыкла к монархическому режиму».

Искусство Кромвеля-политика было им в эти дни продемонстрировано столь же недвусмысленно, как еще недавно искусство полководца. В армии Кромвель испытывал давление радикально настроенной части ее, требовавшей предпринять поход на Лондон с целью «восстановить справедливость и попранные права», имея в виду политику парламента прежде всего по отношению к армии. Но, всячески удерживая армию от этого шага, он одновременно добивался от парламента «более примирительной» линии поведения. Когда же 26 июля лондонским Сити была предпринята попытка контрреволюционного переворота (насильно удерживая спикера в кресле, заговорщики заставили палату общин принять постановление, призывавшее короля вернуться в Лондон), Кромвель уже решительно двинул армию к столице; 6 августа, не встретив сопротивления, он въехал в столицу во главе кавалерии. Однако и в данном случае цель была двойная: удовлетворить требование армии и предотвратить сговор пресвитериан с королем за спиной грандов.

Но странное дело! За исключением отдельных частей, он торопится вывести армию за черту города. Пресвитериане осмелели настолько, что решились вернуть в палату ранее исключенных по требованию армии 11 ее членов- пресвитериан, инициаторов постановления о роспуске армии. Потребовался целый месяц и угроза расположить близ парламента полк кавалерии, чтобы эти постановления были наконец официально отменены. Что же произошло? Откуда эта смелость пресвитериан, еще недавно до смерти напуганных одним лишь известием о приближении армии к столице? Все объяснялось просто — пресвитериане воочию убедились в двух принципиально важных вещах: во-первых, в том, что Кромвель опасается анархии в армии не меньше, чем они сами, и, во-вторых, в том, что Кромвель, так же как и они, не мыслил иного послевоенного «устройства» страны, кроме монархического и, следовательно, связанного с возвращением Карла I на «родительский престол».

Дело в том, что с начала июня Кромвель и Айртон вступили в переговоры с находившимся в армейском плену королем и вели их с такой интенсивностью, что кузен Кромвеля Сент-Джонс не без ехидства заметил, что он слишком спешит делать «королевское дело», т. е. восстановить монархию. Соревнование «шелковых» индепендентов с пресвитерианами в «ухаживании» за королем имело лишь один результат — Карл I с каждым днем становился все менее сговорчивым. Дошло до того, что он однажды заявил своему победителю Кромвелю: «Вы не сможете обойтись без меня. Вы будете повержены, если я вас не поддержу», а одному из своих сторонников он в те дни писал, что надеется привлечь на свою сторону либо пресвитериан, либо индепендентов, с тем чтобы с помощью одних искоренить других. И тогда он стал бы снова подлинным королем. Таким был результат стремления Кромвеля «устроить» будущее страны за спиной армии, которой он больше не доверял, поскольку из силы чисто военной она превратилась в силу политическую, притом радикальную, то и дело грозившую выйти из подчинения грандам. Отсюда глубокая раздвоенность в поведении Кромвеля в те дни: он ни в коем случае не желал выпустить армию из своих рук — в ней заключалась его политическая сила и опора, и в то же время он стремился нейтрализовать эту силу в качестве самостоятельной и независимой от него.

Очевидно, что, учитывая республиканские умонастроения в рядах армии, Кромвелю до поры до времени ничего другого не оставалось, как лавировать. Полностью не лишая армии надежд, на него возлагавшихся,— этой цели служили и сохранение в частях советов «агитаторов», и Армейский совет, Кромвель одновременно демонстрировал «послушание» парламенту и приверженность монархии как политическому принципу. И это вопреки тому, что в своих «Декларациях» армия потребовала, с одной стороны, «самороспуска» формально существующего с 1640 г., но фактически выродившегося парламента и назначения выборов в новый парламент, а с другой — суда над королем. Достаточно заметить, что в конце августа на заседания палаты лордов собиралось не более 7 пэров, а заседания палаты общин посещало всего лишь 150 ее членов. Тем не менее для грандов даже тень парламента была важна в качестве «законного» барьера, удерживавшего «простонародье» на почтенном расстоянии от институтов власти. Недаром в те дни из Армейского совета был изгнан майор Уайт только за то, что он осмелился заявить: «В королевстве больше не существует видимой власти», за исключением «силы и власти меча». Одновременно Кромвель должен был во имя сохранения своей власти в армии по крайней мере делать вид (на большее он теперь просто не был способен), что он склонен выслушать и обсудить и мнение радикального крыла армии по вопросу о послевоенном устройстве страны.

Тем временем ропот и недовольство в армии переговорами Кромвеля с королем и его позицией в парламенте грозили вылиться в открытый мятеж. Эта зримая угроза и вынудила Кромвеля созвать заседание Армейского совета с целью обсудить уже известный как левеллерский проект государственного устройства с участием не только армейских «агитаторов», но и представителей так называемых гражданских левеллеров. 28 октября в Пэтни Кромвель открыл заседание совета следующими словами: «Собрание созвано по публичным делам. Желающие что-нибудь сказать по этим вопросам могут свободно высказаться». Сохранившиеся записи речей, произнесенных на этих заседаниях,— документ совершенно исключительной исторической важности и интереса, и мы еще будем иметь возможность к нему вернуться в другой связи. В данном же случае обратим лишь внимание на то, с какой методичностью Кромвель проводил на этих заседаниях линию грандов, как умел он, подобно заправскому парламентарию, топить в словах неугодное ему дело.

В связи с требованиями левеллеров о роспуске существующего парламента, об ограничении будущих парламентов двухгодичным сроком полномочий, о перераспределении избирательных округов сообразно численности населения, о прекращении переговоров с королем, о гарантии полной веротерпимости Кромвель заявил: какими будут последствия всего этого? И не приведет ли оно к замешательству? Не превратит ли это Англию в подобие Швейцарии, в которой один кантон восстает против другого (имея, разумеется, в виду не территориальное деление, а общественные классы и в первую очередь угрозу, исходившую от той части народа, которая в парламенте не была представлена и интересами которой он полностью пренебрегал)? Не приведет ли это к «абсолютному опустошению нации»? Указав далее на огромные трудности, стоящие на пути к столь коренному, т. е. республиканскому, переустройству правления страной, Кромвель противопоставил требованиям левеллеров «обязательства армии», т. е. то, во имя каких декларированных целей парламент призвал армию на свою защиту и вел войну с роялистами? Нетрудно убедиться в том, что на конференции в Пэтни столкнулись, с одной стороны, армейские, радикально настроенные части армии, убежденные в том, что они служат народу, являются защитниками его свободы, и, с другой — грандов, считавших, что армия находится на службе у парламента и является не более чем его орудием, т. е. бессловесной служанкой классов, в нем представленных.

Однако настроение «агитаторов» на совете и тем более за его пределами было в эту пору в такой степени неподвластным его «боговдохновенным» речам, что Кромвель решил действовать незамедлительно. Когда на заседаниях 4 и 5 ноября большинство совета поддержало предложение о введении всеобщего избирательного права для мужчин (исключив только нищих и слуг) и о проведении всеобщего смотра армии, Кромвель потребовал, чтобы «агитаторы» незамедлительно вернулись в свои полки; что же касается смотра армии, которого потребовали «агитаторы», то он согласился на проведение его не в один день, а в три дня, т. е. по частям. Очевидно, что гранды явно боялись общего смотра армии — с разрозненными частями было легче управиться. Между тем совет офицеров продолжал заседать. Но даже здесь полковник Гаррисон 11 ноября произнес настоящую обвинительную речь против короля, назвав его «человеком крови», и потребовал суда над ним. Все это было показательно для суждения о господствовавших в армии настроениях.

Характерно, что в тот же день стало известно: бежал король из дворца Гемптон-Корт, в котором он до тех пор довольно приятно проводил дни своего армейского плена. Вскоре обнаружилось, что он нашел убежище на острове Уайт.

Так или иначе, но побег короля оказался для политической игры Кромвеля более чем своевременным. Прежде всего он им воспользовался как наиболее веским аргументом в пользу требования сохранять дисциплину и единство в армии. 15 ноября близ Уэйра, в 30 милях от столицы, состоялся смотр частей армии. Однако помимо ожидавшихся 4 полков кавалерии и 3 полков пехоты на смотр самовольно явились еще 2 полка — Гаррисона и Роберта Лильберна, солдаты которых украсили свои головные уборы левеллерским проектом конституции — так называемым Народным соглашением. На требование Кромвеля сорвать эти листки солдаты ответили отказом. Это было началом опаснейшей для судеб грандов (и, в частности, Кромвеля) политической ситуации — открытого мятежа в армии. И положение их могло стать поистине критическим, если бы стремительное действие Кромвеля и отсутствие солидарности среди солдат этому не помешали. Ворвавшись с мечом наголо в строй мятежников, Кромвель собственноручно стал срывать листки с головных уборов солдат и затем, схватив «главарей», устроил тут же над ними военно-полевой суд, приговорив троих к смерти. Для устрашения солдат один из них, Уильям Арнольд, был немедленно расстрелян перед строем, одиннадцать других были арестованы. В итоге послушание в частях, явившихся на смотр, было восстановлено, после чего им был зачитан своего рода манифест («Ремонстрация»), составленный от имени командующего генерала Ферфакса, в котором в качестве чисто словесной уступки радикалам содержалось требование роспуска Долгого парламента и назначения новых выборов, в самых общих и туманных выражениях высказывалось пожелание, чтобы было установлено «равенство выборов» (точнее — представительства) в парламенте, с тем чтобы превратить палату общин (поелику это возможно) «в равной степени в представительницу народа, ее избиравшего». За этим следовало «обязательство» солдат и офицеров «впредь подчиняться его превосходительству командующему, Военному совету и каждого из нас — своим старшим офицерам в полку и в армии в соответствии с дисциплиной военного времени». На этом смотр был закончен. Смотр остальных частей армии прошел без каких-либо происшествий. Так, «богобоязненный» Кромвель не остановился перед пролитием крови «божьего ратника»: прозвучавшее из его уст требование простой человеческой справедливости означало зримую угрозу строю, на котором зиждилось благополучие имущих.

Казалось бы, что после восстановления своего положения в армии Кромвель получил большую свободу в выборе пути к «миру», которого так жаждали широкие массы народа. Характерно, что, сопротивляясь предложению левеллеров о низложении Карла I и предании его суду, Кромвель на конференции в Пэтни стремился создать впечатление, что он отнюдь не монархист по убеждению, что он не «боготворит» ни одну из форм правления, что формы конституции являются только моральной властью... «мусор и навоз в сравнении с Христом». И как бы Кромвель ни желал теперь слыть в армии роялистом, он все еще не мыслил иного пути к миру, чем соглашение парламента с королем, достигнутое усилиями грандов, т. е. им и его окружением.

Однако в конце ноября Кромвель и высшие офицеры армии резко изменили свое отношение к королю, прекратив, во всяком случае публично, все сношения с ним. Но что же произошло, в чем заключалась причина этой перемены? Стремясь найти ответ на этот вопрос, современники вспоминали рассказ о так называемом седельном письме — письме, будто бы отправленном Карлом I своей жене, которое было запрятано в седло связного и по пути перехвачено людьми Кромвеля. В нем сообщалось, что, выбирая между армией, парламентом и шотландцами, король ближе всего к заключению союза с последними. Из этого Кромвель, мол, заключил, что Карлу I больше доверять нельзя. Однако, поскольку это письмо так и не было обнаружено, а существовало только «по рассказам», постольку имеется основание учитывать в искомом повороте фактор, неизмеримо более реальный. Речь идет о положении дел в армии в этот период. Грандам было ясно, что брожение в армии столь велико, что проявленная ими в первый день смотра жестокость обстановку в ней не разрядила.

В представлениях, сделанных Кромвелю и его зятю Айртону от имени «двух третей армии», значилось: хотя они убеждены, что погибнут в попытке восстания, они используют все возможности, чтобы привлечь армию на свою сторону, и «объединятся с любым, кто поможет им одолеть их противников». Обычно хорошо информированный венецианский посол в эти дни сообщал: «Кромвель, как считают, расположен к королю, благоразумно полагая, что ни он, ни Ферфакс не могут долго удержаться ввиду тайной ненависти со стороны парламента».

И Кромвель, уже не впервые в том году, решает, что, «если мы не можем добиться того, чтобы армия согласилась с нами, мы должны соединиться с ней».

В середине декабря король заключил тайный союз с шотландцами, обещавшими направить в Англию армию в его поддержку. В этих условиях требования левеллеров, раздававшиеся на конференции в Пэтни, предать короля суду за кровопролитие и вероломство теперь уже не звучали для грандов столь «опасными» и «разрушительными», как прежде. Наоборот, они стали для них единственным выходом из создавшейся ситуации. На заседании Армейского совета в Виндзоре 21 декабря гранды всячески демонстрировали «дух согласия» с левеллерами. Разумеется, расстрелянного солдата Арнольда оживить уже было нельзя, но 11 арестованных его соратников выпустили на свободу. Полковник Рейнсборо, главный оппонент грандов в Пэтни, был неожиданно назначен на высокий пост вице-адмирала флота. О короле на этот раз гранды заговорили в выражениях даже более резких, чем на это осмелились «агитаторы» ранней осенью 1647 года. Они выказали решимость привлечь его к суду как «уголовную личность», преступника.

Итак, Кромвель снова предстал перед нами как политик- прагматик, как герой ситуации, разрешающий в каждом случае только назревшую задачу, прибегая к помощи «друзей», выбираемых в зависимости от того, каковы враги, угрожающие успеху дела, им отстаиваемого. Роялистская опасность теперь потребовала консолидации сил индепендентов и прежде всего восстановления доверия к грандам рядовых армии. Одним словом, поддержка левеллеров являлась теперь для грандов поистине жизненно важной. За нее, не задумываясь, и ухватился Кромвель. Заручившись восстановленным единством в армии, он выступил в парламенте инициатором принятия постановления о прекращении обращений к королю. Ему, столь недавно усматривавшему в соглашении с королем гарантию незыблемости «древней конституции», теперь ничто не мешало метать против него громы и молнии. Однако Кромвель и на этот раз еще счел необходимым публично выразить свою приверженность монархическому правлению. «Истинно,— заявил он,— мы декларировали, что нашей целью является монархия, и она остается до сих пор все той же, если только необходимость не принудит нас ее изменить». В противовес тому, что палата общин не торопилась принять постановление о прекращении «обращений» к королю, она буквально в тот же день отвергла поступившее на ее рассмотрение «Народное соглашение» левеллеров, признав его «мятежным».

3 января палата общин после довольно жарких дебатов наконец проголосовала (114—за, 92—против) за предложение «О прекращении обращений» к Карлу I. И как сообщают присутствовавшие, наиболее веский аргументом в заключительной речи Кромвеля перед голосованием было движение его руки к мечу, пристегнутому к его боку. В тот же день Комитет обоих королевств был преобразован в Комитет безопасности. Вследствие того что двух членов этого комитета, пресвитериан Эссекса и Степлтона, уже не было в живых, а шотландцы были теперь по вполне понятным причинам из него исключены, Комитет безопасности, господствующие посты в котором занимали индепенденты во главе с Кромвелем, превратился в высший исполнительный орган власти в стране. В пользу этого комитета Армейский совет в январе 1648 года «сложил» свои полномочия и «самораспустился».

12.01Вильгельм Оранский. Последние годы жизни

12.01Вильгельм Оранский. Борьба за единство Нидерландов

09.01Вильгельм Оранский в 1567 - 1576 гг.

04.09Вильгельм Оранский. Вождь оппозиции

04.09Вильгельм Оранский. Начало политической деятельности