Османская империя. Упадок

Начало упадка Османской державы проявилось значительно раньше той поры, когда расстройство ее государственного и военного механизма дало о себе знать в участившихся военных неудачах, ослаблении власти султанов и падении международного престижа империи. На рубеже XVI—XVII вв. все более и более очевидными стали признаки распада тимарной системы, представлявшей собой основу социальной структуры османского общества, краеугольный камень его государственности. Разложение тимарной системы вызвало в XVII в. к жизни целую серию социально-политических трактатов, авторы которых, государственные деятели и историки-хронисты, призывали султанов — своих современников восстановить жизнеспособность этой системы, обеспечить ее успешное функционирование в интересах казны и военной мощи государства.

Наиболее полно и образно состояние тимарной системы и причины ее упадка охарактеризовал Кочибей Гёмюрджинский — автор двух трактатов, представленных султанам Мураду IV (в 1631 г.) и Ибрагиму I (между 1640 и 1648 гг.). В первом из своих трактатов, получившем в исторической литературе известность как «Рисале Кочибея», автор обращал внимание султана на то, что причина «возникновения и распространения по лицу земли (султана. — Ю. П.) мятежей и волнений, зол и смятений» заключается в том, «что у владельцев больших и малых поместий, которые и составляли настоящую рать, сражавшуюся за веру и государство, теперь отнято содержание», их земли попали в руки сановников, их слуг и подчиненных, «большие и малые поместья сделались жертвою вельмож». Кочибей, подобно другим турецким авторам того времени, горько сетовал на то, что землями тимариотов завладели приближенные султана, великого везира и прочих сановников, которые, начав вмешиваться во все дела государства, «достояние ратников мусульманских, несколько сот лет тому назад пожалованные им пахотные поля и села, разными путями обратили себе — одни в башмаклыки, другие в арпалыки, иные же в полную собственность». «Всякий из них, — писал Кочибей, — после того как ублаготворялся сам, доставлял несколько больших и малых поместий своим сторонникам, и таким образом лишили ратных людей их содержания. Растащив мусульманскую сокровищницу, они довели государство до настоящего его положения».

Действительно, утрата большинством тимарных владений характера условного держания (т. е. пожалования за воинскую службу) была наиболее опасным в ту пору для Османского государства явлением, угрожавшим разрушением военно-феодальной системы. Средневековый турецкий автор, который был процитирован выше, явно это понимал. Но подлинные причины сложившейся ситуации он, конечно, выявить не мог, объясняя все происходившее на его глазах «усилением и преуспеянием мерзавцев и злодеев», оказавшихся в числе приближенных самого» султана, великого везира и многих вельмож. На деле же процесс распада тимарной системы, начавшийся еще в XVI в., был вызван все возраставшими противоречиями, присущими самой этой системе. Она возникла в результате успешных завоевательных войн и была призвана обеспечить как дальнейшие завоевания, так и феодальную эксплуатацию многомиллионных крестьянских масс. Но для того чтобы сельское хозяйство могло обеспечивать тимариотам определенный твердый доход, что гарантировало государству их военную службу, податное население должно было обладать возможностями для развития сельскохозяйственного производства.

Между тем бесконечные войны, которые вели в XV—XVI вв. султаны, обогащая массу тимариотов, столь тяжким бременем ложились на крестьян, что у них со временем исчезла возможность осуществлять в своих хозяйствах расширенное воспроизводство. Кроме того, успешные войны XV—XVI вв. привели к колоссальному расширению территории империи, что в условиях крайней слабости внутриимперских экономических связей стало еще одной преградой на пути интенсивного развития сельского хозяйства. Ситуация усложнилась также тем, что по мере уменьшения военных успехов турок и соответственно сокращения доли военной добычи тимариотов последние все чаще и чаще под разными предлогами уклонялись от участия в султанских походах. Они начали проявлять интерес к увеличению своих доходов с помощью не только сбора налогов, но и хозяйственной эксплуатации земли и податного населения. Владельцы тимаров начали вводить издольщину, а порой и барщину. К этому их побуждало и постепенное развитие товарно-денежных отношений в империи, что, в свою очередь, способствовало постепенному превращению государственно-феодального землевладения в частно-феодальное, не связанное с несением воинской службы. Тимарную систему со второй половины XVI в. подрывало и начавшееся использование пехотой огнестрельного оружия, что значительно уменьшило военное значение тимариотской кавалерии.

Распад тимарной системы привел к тому, что в XVI—XVII вв. в Османской империи разгорелась борьба за перераспределение земельного фонда, по-прежнему юридически находившегося в руках государства, между ленниками и умножавшейся бюрократией. Этот сложный процесс проявлял себя по-разному. С одной стороны, происходила поляризация доходов. Среднее звено тимариотов численно резко сократилось, увеличив армию мелких держателей и обогатив владельцев зеаметов. С другой стороны, все чаще и чаще нарушался запрет сосредоточения нескольких тимаров в одних руках. Именно на этой основе стали возникать чифтлики — крупные поместья, владельцы которых не только фактически, но часто и формально были свободны от военных обязанностей перед султаном. Частнособственнические тенденции в немалой степени росли под влиянием роста спроса на продукцию сельского хозяйства империи османов в странах Западной Европы. Чифтлики, ставшие, в сущности, частными имениями, развивались именно как центры производства товарной продукции.

Власти пытались остановить процесс распада тимарной системы, но делалось это крайне непоследовательно. В конце XVI—XVII вв. Порта не раз проводила переписи тимаров, проверяя добросовестность исполнения тимариотами их фискальных и военных функций и проводя массовые изъятия тимаров в случае нарушения установленного порядка владения. Поскольку эффект от этих проверок бывал незначителен и кратковремен, ибо новые владельцы тимаров быстро перенимали выгодные для них приемы и методы эксплуатации земли и крестьян, Порта пыталась организовать такую систему постоянного контроля и поощрения, при которой тимариоты держались бы в рамках своих обязанностей. Но никакими мерами административного порядка процесс распада тимарной системы, вызывавшийся ее глубинными противоречиями, остановить было невозможно.

Постепенно многие тимариоты разорялись, их владения попадали в руки новой знати, которая шаг за шагом укрепляла свои позиции не только в землевладении, но и в торговле, опираясь на растущие связи с торгово-ростовщическим капиталом. Разорявшиеся тимариоты обычно вливались в быстро увеличивавшуюся прослойку деклассированных элементов. Из этой среды, как правило, комплектовались военные отряды, находившиеся в распоряжении правителей санджаков. Немало бывших тимариотов в конце XVI—XVII в. оказалось просто в разбойничьих шайках, которых много было в ту пору во владениях султана, особенно в Анатолии. Нередко провинциальные власти даже опирались на главарей таких шаек, назначая их даже на официальные должности. Удивительного в этом, впрочем, было мало. По своим повадкам и приемам управления санджак-беи и провинциальные чиновники разных рангов ничем не отличались от обыкновенных разбойников. Именно о них писал Кочибей, что, «открывши двери взяточничества, они начали занимать должности санджак-беев и бейлербеев, а также другие государственные должности». От произвола и насилия провинциальных властей население страдало не меньше, чем от бесчинств разбойничьих шаек. Турецкий поэт-сатирик Вейси, творивший на рубеже XVI и XVII вв., писал о султанских чиновниках:

«Если бы ты спросил: кто на свете разбойники и мошенники?

Это, без всякого сомнения, асес-баши и су-баши».

Воровство и хищения, которыми занимался административный аппарат империи, приобрели в начале XVIII в. такие размеры, что, по словам первого российского посла в Стамбуле П. А. Толстого, в казну попадало не более трети собранных сумм. П. А. Толстой писал, что султанские чиновники все свои силы тратят не на улучшение финансовых дел страны, а на расхищение государственной казны, что казнокрадство и произвол, царящие в стране, являются одной из главных причин ее частых финансовых затруднений, которых могло бы не быть, если бы «министры были радетельные, а не грабители». Основательно изучивший нравы турецкой бюрократии посол отмечал: «А радеют турецкие министры больше о своем богатстве, нежели о государственном управлении... Ныне турецкие вельможи получили по желанию своему удобное время к собранию себе несчетных богатств от расхищения народной казны».

Распад тимарной системы, длившийся почти два с половиной века, привел к появлению в провинциях новой социальной прослойки. Уже на рубеже XVI—XVII вв. там появилась группа людей — выходцев из среды феодалов, мусульманского духовенства и состоятельной части городского населения, — обладавшая значительными средствами, вложенными в землю и иное недвижимое имущество, и занимавшаяся торговлей (в том числе покупкой и продажей чифтликов) и ростовщичеством. С разложением тимарной системы эти новые богатей (их именовали «аянами») сосредоточили в своих руках крупные земельные владения и много недвижимого имущества в городах, стали откупщиками.

Особенно усилились позиции аянов в конце XVII в., когда правительство в поисках выхода из финансовых и экономических затруднений решило предоставлять откупа не на краткий срок, а пожизненно. Такая откупная система, именовавшаяся «маликяне», сделала откупщиков, мюльтезимов, большинство которых составляли аяны, еще более влиятельными фигурами в провинциях.

Уже в XVII в. аяны обладали такими богатствами, что с ними должны были считаться провинциальные власти. Они стали непременными участниками решения всех сколько-нибудь важных вопросов хозяйственной жизни и управления в провинциях. А в XVIII в. аяны оказались и на высших постах в системе провинциального административного аппарата. Нередко они обладали значительно большей властью, чем султанские губернаторы, сменявшие друг друга с поразительной частотой. Кроме того, аяны имели собственную военную силу. На рубеже XVII— XVIII вв. многие румелийские и анатолийские аяны содержали военные отряды, включавшие сотни людей. В период русско-турецкой войны 1768—1774 гг. аяны выставили для участия в военных операциях около 90 тыс. солдат.

В конце XVIII в. аяны контролировали большую часть провинций Османской империи, многие из них лишь номинально зависели от центральной власти. Примером может быть румелийский аян Али-паша Янинский, ставший к началу XIX в. едва ли не самым крупным на Балканах землевладельцем; его годовой доход составлял 20 млн. курушей (18 млн. франков). Под его властью оказались фактически Албания, Эпир и часть Фессалии. Он открыто выступал против султана, претендуя и на формальную независимость. Длительное время султану пришлось воевать с непокорным аяном. В ряде областей на западе Анатолии во второй половине XVIII в. хозяйничал род аяна Караосманоглу. Члены его семьи и потомки сосредоточили в своих руках огромные богатства и власть в Айдыне и Измире, Менемене и Испарте, ряде других прибрежных районов Западной Анатолии.

Обогащение и возвышение аянов привели к обострению противоречий внутри правящего класса османского общества. В XVIII в. аяны успешно противостояли столичной знати в борьбе за власть и доходы. Их влияние было столь значительно, а могущество столь ощутимо, что Порта делала все возможное, дабы не допустить проникновения аянов на высшие посты в административном аппарате. Султан и Порта сознавали, что аяны с их явными сепаратистскими тенденциями представляют угрозу целостности империи. Но все более и более слабевшая центральная администрация нуждалась в аянах, будучи сама уже не в состоянии решать экономические проблемы и контролировать политическую ситуацию в различных провинциях огромного государства. И все же различия в интересах провинциальной и столичной знати неизбежно вели к их борьбе в социальной и политической сфере, что, в свою очередь, делало внутреннее положение страны в XVII—XVIII вв. еще более неустойчивым, усиливало центробежные тенденции, ослабляло военную мощь султанской державы.

Появление аянов было не единственным важным изменением в правящем слое Османской империи. Многое изменилось и в положении столичной знати. В первые века существования империи османов ее военно-бюрократическая элита формировалась из придворных и янычар. Со второй половины XVII в., когда ведомство великого везира получило независимый статус и государственные дела не были уже столь тесно переплетены с жизнью двора, постепенно начала складываться и новая социальная группа — столичная бюрократия, в формировании которой роль прежних источников пополнения военно-бюрократической элиты заметно уменьшилась. Во всяком случае, на рубеже XVII—XVIII вв. лишь более четверти чиновников центрального аппарата и только около 40% губернаторов провинций принадлежали до этого к различным службам и ведомствам султанского двора. Все чаще и чаще путем к занятию этих должностей становились родственные связи или покровительство вельмож. Из ближайшего окружения везиров или пашей разных рангов в конце XVII в. вышло 40% высших чиновников центрального аппарата и губернаторов провинций. Так же в значительной степени стал формироваться и высший командный состав армии и флота. Например, если в первой половине XVII в. почти 40% лиц, занимавших пост капудан-паши — командующего флотом, прежде были дворцовыми служащими, то в XVIII в. на этой должности побывало не более 20% представителей этой среды.

Все чаще и чаще путь к высшим должностям в империи лежал через службу в ведомствах Порты. Так, во второй половине XVII в. немногим более половины глав финансового ведомства заняли свой пост, сделав служебную карьеру в рамках именно этого учреждения, а в первой половине XVIII в. подобный путь прошли уже 90% лиц, назначенных на эту высокую должность.

Формирование нового слоя господствующего класса — столичной бюрократии резко обострило борьбу за власть в правящей элите. Таким образом, противоречия между столичной знатью и аянами усугублялись ростом противоречий между различными группировками столичной знати. Пожалуй, единственное, в чем совпадали интересы всех османских сановников и должностных лиц, это коррупция. Стремление министров и иных сановников к личному обогащению, их откровенное взяточничество и казнокрадство отмечали все очевидцы.

Коррупция в среде столичной бюрократии приняла такие размеры и стала столь привычной, что в XVII в. при османском финансовом ведомстве была даже специальная «бухгалтерия взяток». В этом учреждении всерьез занимались учетом взяток, которые получали сановники и чиновники разных рангов. Государственная казна как бы освящала систему взяток («бахшиш»), отчисляя определенную их долю в свою пользу. Неудивительно, что в таких условиях в империи за деньги можно было приобрести любую должность. Например, пост господаря Валахии и Молдовы стоил претенденту от 5 до 6 млн. курушей. Повсеместным явлением стала продажа должностей мусульманских судей (кади). Должность кади стоила в середине XVII в. от 3 до 4 тыс. акче. Но и уплатив эти деньги, лицо не могло быть уверено в том, что будет долго пребывать на купленной должности. В Кайсери был случай, когда купивший должность кади человек потерял ее через два месяца, ибо власти продали ее другому лицу. Тогда он подал жалобу, в которой сетовал на то, что его жалованье за два месяца целиком ушло на выплату процентов по долгу ростовщику, у которого были заняты нужные для покупки должности 3 тыс. акче. Вряд ли эта жалоба удивила османских сановников той поры.

Министры Порты брали «подарки» не только у чиновников центральной и провинциальной администрации за продвижение по службе, за доходное место, но и у послов иностранных держав. С помощью подкупа османских должностных лиц удавалось достать копии секретных дипломатических документов, добиться выполнения договоров. Так, российский посол был вынужден дать крупную взятку двум фаворитам султана, чтобы обеспечить выплату Османской империей военной контрибуции России после заключения Кючук-Кайнарджийского мира, завершившего русско-турецкую войну 1768—1774 гг.

Одним из самых чудовищных рассадников коррупции и взяточничества был султанский двор. Особенно преуспевали во взяточничестве черные евнухи — стражи султанского гарема. Через них наложницы получали крупные взятки за протекцию в получении высокого поста в столице или провинции, за благоприятное решение просьбы сановника или иностранного посла. Что же касается чиновников всех рангов, то они брали взятки за решение любого вопроса. Особенно усердствовали судьи. Хорошо знавший жизнь Османской империи в середине XVIII в., французский дипломат и инженер барон де Тотт писал в своих воспоминаниях, что первейшей заботой жителей деревни было сокрытие факта преступления от судей, приезд которых был более опасен, чем нашествие воров.

Разложение тимарной системы, обострение противоречий внутри правящего класса, чудовищная коррупция и казнокрадство — все эти симптомы свидетельствовали об одряхлении государственного и социального механизма империи. Ее экономическое и финансовое положение также демонстрировало упадок Османского государства.

Процесс распада тимарной системы в немалой степени стимулировался «революцией цен» в Европе, которая произошла главным образом в результате притока дешевых золота и серебра из Америки, где они были либо награблены конкистадорами, либо добыты с помощью труда рабов. Докатившись до Османской империи, «революция цен» вызвала и там резкий скачок цен. Крупные феодалы-землевладельцы выиграли в такой обстановке от роста цен на продукцию сельского хозяйства. Но средние и особенно мелкие тимариоты от «революции цен» пострадали значительно, ибо их строго регламентированные доходы практически сильно уменьшились на фоне повышения рыночных цен и государственных налогов. Особенно пострадали многомиллионные массы крестьян, на которые всей тяжестью легло бремя резко возросших налогов. Не имея возможности увеличить свои доходы, крестьяне попадали в лапы ростовщиков. Многие вскоре оказывались в такой кабале у ростовщиков, что вынуждены были вначале закладывать землю и имущество, а потом, разоренные вконец, вообще лишались прав на земельные участки. Турецкие средневековые историки и путешественники-европейцы, описывая положение Османской империи в конце XVI. — начале XVII в., сообщали о массовом бегстве крестьян из деревень, о заброшенных селах и массовом голоде среди населения в различных районах страны. Кочибей писал во втором своем трактате, представленном султану Ибрагиму I в 40-х годах XVII в.: «Так как, милостивый мой повелитель, слуги твои, райя, крайне обеднели и разбежались из деревень, то, случись в скором времени война, вести ее будет слишком трудно». Кочибей обращал внимание султана на порчу монеты. «По этой причине, — писал он, — весь народ в волнении. Как райя, так и слуги ваши обнищали». В эти годы в Центральной Анатолии было разорено огромное число крестьян, в ряде районов до 90% податного населения.

Во второй половине XVII — XVIII вв. процесс упадка сельскохозяйственного производства продолжался. Множество непосильных налогов и сборов разоряли крестьянские массы. Десятки тысяч обнищавших крестьян покидали родные села и искали заработок и пристанище в городах. Вольней, французский просветитель, посетивший в 1785 г. ряд арабских провинций империи, писал: «Я удалялся в деревни и изучал положение людей, обрабатывающих землю. И повсюду я видел только грабительство и опустошение, только тиранию и нищету... Каждый день на моем пути встречались заброшенные поля, покинутые деревни...»

Участь крестьян-беглецов была тяжкой. Найти работу и кров в городах было делом весьма непростым, да и феодал-землевладелец мог не только вернуть силой беглого крестьянина, но еще и заставить выплачивать налоги за время его отсутствия. По османским законам, существовал срок на розыск беглецов — десять лет, но на деле это правило не соблюдалось. Но и в тех случаях, когда крестьянин безропотно подчинялся своей доле, у него не было ни технических возможностей, ни стимулов для улучшения способов хозяйствования. Орудия сельскохозяйственного производства были допотопными. А если и удавался крестьянину изредка урожайный год, его достаток не улучшался в условиях полного произвола феодала-землевладельца, султанских чиновников и откупщиков. От их жадных взоров крестьянин не мог скрыть даже редкий свой достаток; так или иначе, его отбирали. Это обстоятельство тоже подметил во время своего путешествия Вольней, писавший: «Народ, стесненный в использовании плодов своего труда, ограничивает свою деятельность пределами первой необходимости. Земледелец сеет ровно столько, сколько нужно, чтобы прожить...»

Немногим лучше было положение промышленности, ремесленного производства и торговли. С конца XVII в. добыча полезных ископаемых все более и более сокращалась. На серебряных копях и золотых разработках в Македонии в XVI в. работало 6 тыс. рудокопов, действовало от 500 до 600 плавильных печей. В XVIII в. число рудокопов уменьшилось более чем в 20, а количество печей — почти в 25 раз. В XVII в. начало сокращаться производство в традиционных областях обрабатывающей промышленности — текстильной, металлообрабатывающей, кожевенной. В таких известных центрах по изготовлению шерстяных и шелковых тканей, как Бурса или Анкара, или в давних центрах керамического производства — Изнике и Кютахье — заметно снизилось производство товаров, несколько веков имевших спрос как на внутреннем рынке, так и за пределами страны. Одной из важных причин этого была крайняя узость внутреннего рынка, объяснявшаяся господством натурального хозяйства в деревне и нищетой крестьянских масс. Но в XVIII в. промышленность в Османской империи все более приходила в упадок и под влиянием постепенно возраставшей конкуренции иностранных товаров.

Что касается торговли, то ее состояние определялось полной зависимостью личности и собственности османских купцов от произвола султанской администрации. Между тем иностранные купцы частично были защищены от произвола османских чиновников капитуляционными привилегиями своих государств. Это привело, естественно, к тому, что иностранный капитал постепенно занял преобладающие позиции во многих сферах торговых сношений империи с внешним миром. Да и как могло быть иначе, если губернаторы провинций, чаще всего купившие свою должность и не уверенные в завтрашнем дне, думали не о поощрении торговли, а о наиболее успешном и быстром способе ограбления купцов. Характерный пример содержится в путевых заметках Вольнея. Купечество Халеба в интересах расширения морских торговых операций просило местного пашу «освободить их от налогов на десять лет, чтобы на эти деньги отремонтировать пристань в Искендеруне. Когда купцы попытались аргументировать целесообразность такого решения будущим увеличением доходов края вследствие роста торгового оборота, паша откровенно заявил, что будущее края его не интересует, ибо он в любой момент может оказаться в другом месте, и его волнуют лишь реальные, сегодняшние выгоды. Неудивительно, что в подобных условиях огромные капиталы, накопленные феодалами-землевладельцами или откупщиками, редко вкладывались в торговлю.

Финансовое положение Османской империи в XVII—XVIII вв. тоже неуклонно ухудшалось. В 1648 г. расходы государства составляли примерно 550 млн. акче, а доходы — 360 млн. В последующие годы дефицит бюджета продолжал расти. Только с 1650 г. до начала 60-х годов XVII в. он увеличился со 154 млн. до 175 млн. акче. В поисках средств Порта постоянно прибегала к порче монеты. В первой половине XVII в. делались попытки уменьшить расходы на армию. При султане Мураде IV (1623—1640) численность регулярного войска, находившегося на содержании казны, уменьшили до 60 тыс. Но его преемники вновь начали увеличивать контингент войск на жалованье, доведя его до 100 тыс. солдат.

Многочисленные войны, которые вела Османская империя на Западе и на Востоке в XVII—XVIII вв., требовали огромных средств. А денег в казне становилось все меньше. Мехмед IV (1648—1687) даже счел нужным собрать совет высших чиновников империи, чтобы обсудить вопрос о причинах постоянно растущей нехватки денег в государственной казне. Удовлетворительного объяснения и тем более решения участники совещания не смогли предложить. Впрочем, это не помешало Мехмеду IV и всем последующим султанам тратить огромные деньги на содержание двора, армии, репрессивного аппарата, на жалованье высшим сановникам империи. А в первой трети XVIII в., в «эпоху тюльпанов», траты султана и вельмож на строительство роскошных дворцов и парков, организацию увеселений на новый, «европейский» лад стали еще более безудержными.

С середины XVIII в. дряхлеющая империя оказалась во все возраставшей экономической и политической зависимости от значительно более развитых европейских держав. Соотношение сил между некогда могущественной Османской державой и крупными европейскими государствами столь явно изменилось в пользу последних, что Порта все чаще и чаще вынуждена была идти им на уступки экономического и политического характера. С середины XVIII в. в системе капитуляций происходили существенные изменения. Торговые льготы и преимущества, ранее предоставлявшиеся подданным европейских держав на срок царствования подписавших договоры монархов Европы и властелина Османской империи и носившие характер дарованных султаном привилегий, превратились в постоянные права, не ограниченные временем. Первый договор на такой основе заключила в 1740 г. с Османской империей Франция, затем подобные права получили подданные Австрии, Англии, Голландии и некоторых других европейских государств, заинтересованных в ближневосточной торговле. Эти договоры поставили в крайне невыгодное положение промышленность и ремесло, сельское хозяйство и торговлю Османской империи. Иностранные купцы могли торговать во владениях султана, уплачивая лишь трехпроцентные импортные и экспортные пошлины с объявленной стоимости товаров, тогда как турецкие купцы уплачивали аналогичные пошлины в размере 10%. При этом иностранные купцы в отличие от местных торговцев были освобождены и от уплаты весьма обременительных внутренних пошлин.

На характер торговых связей Османской империи с европейскими державами постепенно значительное влияние оказывало уже с XVI в. и открытие морского пути в Индию и другие страны Южной и Юго-Восточной Азии, что привело к упадку средиземноморской торговли и уменьшению роли Османской державы в транзитной торговле между странами Запада и Востока. Сложилась новая ситуация, при которой место предметов традиционного турецкого экспорта (ткани, кожи и изделия из нее, фаянс и керамика) заняло сырье, вывозившееся в Европу для нужд ее промышленного производства. Одновременно Османская империя все более становилась рынком сбыта товаров европейской промышленности.

Особенно преуспела в этом в XVIII в. Франция, где даже специально возводились текстильные фабрики для производства тканей, в особенности суконных, вывозившихся в больших количествах в Османскую империю. Успешно торговали во владениях султана тканями, стеклом, металлическими изделиями венецианцы и голландцы. Шведы и голландцы торговали здесь железом и сталью, оловом и свинцом. Менее активны были в ту пору английские купцы, но и они ввозили в империю олово, свинец, сукно и галантерейные товары. Обычно иностранные товары попадали в страну морем через Стамбул, Измир и Искендерун. Из этих крупных портов шли торговые караванные пути во все уголки султанских владений. О крупных торговых колониях европейцев в Стамбуле говорилось выше. В XVIII в. большие торговые колонии англичан и французов, итальянцев и голландцев имелись и в Измире.

Рост экономической зависимости Османской империи от крупных европейских держав происходил в условиях изменения и характера ее политических отношений с ними. С конца XVII в., когда обнаружился очевидный упадок военной мощи Османского государства, ему все чаще приходилось и в политике занимать оборонительные позиции. В XVIII в. оно постепенно становилось объектом дипломатической борьбы держав за преобладающее экономическое и политическое влияние. Англия, Франция и Австрия не раз добивались в XVIII в. вовлечения Османской империи в политические и военные конфликты, участие в которых отнюдь не было в ее интересах. Послы европейских держав в Стамбуле все чаще оказывали дипломатическое давление на султана и Порту, добиваясь от них выгодных политических или военных решений. Не раз в центре дипломатической борьбы держав в Стамбуле в XVIII в. находились русско-турецкие отношения (о них речь пойдет в следующей главе).

Английские, французские, шведские, австрийские и прусские дипломаты использовали борьбу между Россией и Османской империей на Балканах и в бассейне Черного моря, чтобы укрепить влияние своих государств на империю османов, обеспечить им экономические и политические выгоды. Пользуясь коррупцией столичной бюрократии, представители европейских держав постоянно стремились образовывать в ее среде группировки, готовые защищать их интересы. Не один высокий сановник Порты за крупную взятку действовал во вред своей стране на дипломатических переговорах или при рассмотрении просьб иноземных купцов и предпринимателей.

Успешное давление европейских держав было значительно облегчено, как отмечалось выше, ослаблением военного могущества Османской империи. Ее армия, некогда наводившая страх на всю Европу, к XVIII в. оказалась, как показали войны конца XVII—XVIII вв., гораздо слабее вооруженных сил ее противников. Уже в первой четверти XVII в. наблюдатели отмечали ослабление боевого духа султанского войска. Польский посол в Турции в 1622—1623 гг. князь К. Збаражский писал: «Более достойные и опытные воины видят, что за своеволием не следует наказание, а за хорошую службу — награда, что более, чем воинские доблести, ценится какая-нибудь услуга во дворце, когда каждый воин пограничного гарнизона старается добиться возвышения с помощью какой-либо женщины [из сераля] или евнуха, чем заслугами в глазах военачальника. Постепенно оружие становилось им противным, а поклоны — приятными. Те, кто прибегал к этим приемам, стали жить в роскоши. Начало укореняться пьянство, которое раньше каралось, как человекоубийство. Следуя таким примерам, многие предпочитали откупаться от воинской службы, чего можно было без труда достичь. Дело в том, что везиры, идя на войну, больше денег собирали, чем людей». Польский посол отмечал и то, что жалованье воинам выдавалось нерегулярно, «поскольку из-за щедрых раздач и опустошений уменьшились доходы казны и значительная часть их уходила на дворцовые расходы и роскошь...».

Когда П. А. Толстой составлял в 1703 г. свое описание Османской империи, он много внимания уделил состоянию армии и флота. Он пришел к выводу, что военное ослабление империи османов было следствием ее экономического упадка. Военная техника — пушки, холодное и огнестрельное оружие — все более отставала от Европы. В артиллерии и в XVII, и в XVIII вв. употреблялись снаряды времен XVI столетия и даже мраморные ядра эпохи султана Сулеймана Кануни. В XVIII в. военная техника турецкой армии отставала от европейской по меньшей мере на полтора века.

Тактические свойства турецкой армии также были крайне низкими. Если европейские армии уже знали и постоянно использовали искусство военного маневра, то турки продолжали на поле битвы брать числом, действуя обычно беспорядочной массой. П. А. Толстой писал о турках, что «вся их военная хитрость и сила состоит в их множестве... ежели же их неприятель собьет и принудит отступить, потом уже никоим образом установиться в строй не могут, но бегут и погибают, понеже стройному бою не обыкновении, и егда неприятель их погонит, тогда отдираются от начальства и оставляют их и бегут невозвратно и видят сами, что тот их воинский строй им не по-житочен и... худ, одначе иностранным обучением гнушаются». П. А. Толстой был прав, турецким правящим кругам понадобился с того времени почти век, знаменитый их военными поражениями, чтобы преодолеть барьер предубежденности против всего европейского, «гяурского», признать превосходство европейской науки и техники, в том числе военного дела, и начать реформировать свою армию на европейский лад.

В XVIII в. войско Османской империи терпело многие неудачи еще и потому, что во главе его стояли люди, подчас совершенно невежественные в делах военных. Обычно европейскими армиями в ту пору на театрах боевых действий командовали профессиональные полководцы, турецкие же войска по традиции возглавляли великие везиры. Даже общеобразовательный уровень таких главнокомандующих был порою анекдотичен. Когда во время русско-турецкой войны 1768—1774 гг. французский посол предупредил Порту о том, что русская эскадра направилась из Кронштадта в Эгейское море, великий везир этим сведениям верить отказался, будучи твердо убежден в том, что между Петербургом и Средиземным морем морского пути нет. А когда русская эскадра оказалась в турецких водах, пройдя через Гибралтар, Высокая Порта обвинила Венецию в том, что она пропустила русские корабли из Балтийского моря в Средиземное через Адриатическое.

Резко сократилась к XVIII в. и численность султанской армии. В середине XVI в. иррегулярная конница насчитывала 200 тыс. человек, в период русско-турецкой войны должна была составлять 135 тыс., а на деле под знамена султана собралось не более 20 тыс. кавалеристов-тимариотов. Военные отряды местных феодалов, тоже обычно конные, насчитывали в середине XVIII в. 40—50 тыс. человек, но больше походили на разбойничьи шайки, и пользы от них в период военных действий было очень мало. Что касается регулярного войска, основу которого по-прежнему составлял янычарский корпус, то и его боевая мощь резко упала. Во второй половине XVIII в. в списках янычар, получавших жалованье, значилось 75 тыс. человек, тогда как непосредственно в военных операциях участвовало не более 18 тыс. янычар. Остальные предпочитали заниматься теми вполне мирными профессиями, которые уже в XVII в. начали избирать себе многие янычары, нарушая прежние запреты на участие в ремесле или торговле.

К XVIII в. часть янычар уже официально входила в состав торгово-ремесленных цехов, в цеховые советы. Янычарские офицеры разных рангов обзаводились лавками, держали постоялые дворы, становились ростовщиками. И все это делалось не только при сохранении получаемого из казны жалованья, но и с использованием прав, которые давало пребывание в янычарском корпусе. Ведь янычар — торговец или ремесленник — был наилучшим образом защищен в своих деловых операциях от административного произвола. Время комплектования корпуса по системе «девширме» к XVIII в. ушло в прошлое, ряды янычар пополняли их дети, а также турки — ремесленники или торговцы, стремившиеся попасть на жалованье и под защиту корпуса. Янычарские воинские билеты, эсаме, стали предметом купли и продажи, ибо они давали право на получение жалованья.

В корпусе янычар можно было даже приобрести за деньги должность, дав, разумеется, взятку соответствующему должностному лицу.

Естественно, в таких условиях большая часть янычар к боям была совершенно не подготовлена. О боеспособности янычар российский посол П. А. Толстой писал, что воины сии лишь «суть именуемы и защищаемы тем именем, а войны не знают». Зато они, превратившись в подобие преторианской гвардии, были непременными участниками дворцовых смут и интриг, свергали и возводили на престол султанов, смещали великих везиров и министров. Корпус был оплотом феодально-клерикальной реакции. Религиозный фанатизм янычар постоянно использовало мусульманское духовенство в борьбе за сохранение своих привилегий, против всяких попыток нововведений.

Остальные виды войск тоже был

Источники:
1. Петросян Ю.А. Османская империя: могущество и гибель. Исторические очерки; М.: Изд-во Эксмо, 2003
См. также:
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru